Встав на колени, я понимаю, что это красная хризантема. Цветок возрождения. По моему телу бегут мурашки. Как она сюда попала? Я беру ее, стараясь не задеть кости. Края лепестков порваны, но стебель срезан аккуратно, под углом.
Может быть, это сделала Кирстен, чтобы позлить меня? Но я не видела в становье подобных цветов. И тут я вспоминаю цветок, что подарил мне Райкер – тот самый, отыскать который ему помог Андерс – и начинаю гадать, не была ли сорвана хризантема по ту сторону ограды.
– Перестань, Тирни, – шепчу я себе, раздавливая цветок в пальцах. – Не поддавайся паранойе. Это же просто цветок.
Но цветок никогда не бывает просто цветком.
Я зажмуриваю глаза, как будто таким образом могу что-то исправить, и когда открываю их, ничего не меняется.
Возможно, все дело в колодезной воде, которую я не смогла выблевать, или в усталости, но я не могу не спрашивать себя: вдруг, заявив, что обрела волшебство, сказав всем, что могу разговаривать с душами мертвых, я каким-то образом пробудила призрак этого холма?
Лето
Глава 65
Хуже всего первые дни в становье – девушки разражаются слезами, с ними случаются вспышки ярости, им хочется ногтями разорвать собственную кожу. Помню, когда меня изгнали, я чувствовала себя так же, ходила, шатаясь, и пыталась отыскать путь в реальный мир.
Затем жизнь, кажется, вошла в колею.
В первое полнолуние у всех одновременно начинаются месячные. Больше никто никого не пытает, не выставляет диких требований. Но все равно я чувствую себя как-то не так.
Хотя я не пила колодезной воды, разум мой будто затуманен. Все дело в мелочах: в странном звуке, который преследует меня везде, куда бы ни пошла, в положении костей на вершине холма, которое, как мне кажется, меняется каждый день – как будто та девушка, с лентой на шее, готовится встать. Возможно, все дело в самовнушении: я каждый вечер рассказываю другим истории о призраках – вдруг и сама стала верить в собственную ложь? Как бы то ни было, просыпаясь по утрам, я чую запах лавровых листьев и лайма. А еще кто-то заплетает мои волосы в красивую косу. Я никому об этом не говорю, потому что не хочу доставлять удовольствия Кирстен, ведь я раздражаю ее все больше и больше.
Тяжелее всего мне дается вот что – не давать моим мыслям унестись далеко за ограду, добраться до берега и по приставной лестнице подняться наверх, дабы вновь испытать самое прекрасное чувство, которое я когда-либо знала.
Когда у меня есть силы, я встаю и что-то делаю, чтобы занять себя – вью веревки, снова мастерю кадки для дождевой воды, расчищаю, расширяю и выравниваю тропу, чтобы по ней можно было возить тачку с водой, не проливая ни капли – но вечером, когда все засыпают, мне не остается ничего, кроме как проигрывать в уме каждую деталь той последней ночи, которую я провела с Райкером, проигрывать снова, снова и снова. Иногда я закрываю глаза, надеясь увидеть его во сне, но мне больше не снятся сны. Даже та девушка, с родинкой под глазом, покинула меня.
Хотя теперь у нас предостаточно чистой воды, кое-кто все равно иногда пьет из колодца. Возможно, этого требуют их тела.
Помню, когда отец лечил трапперов с севера, он каждый час давал им по наперстку виски. Этого было недостаточно, чтобы их удовлетворить, но хватало, чтобы отвлечь. Лечение требует терпения, яд не выводится сразу. Представить себе не могу, каково было девушкам, пережившим год благодати, проделывать путь домой – одним махом перестав потреблять водяной дурман, они должны были два дня подряд идти пешком, пока яд выходил из их тел. Неудивительно, что по возвращении они выглядели и чувствовали себя плохо – они были полуживыми и желали умереть.
Мой способ отказа от водяного дурмана потребует куда больше времени, зато никто не почувствует себя так, будто его выворачивают наизнанку. Надеюсь, всем будет казаться, что волшебство мало-помалу покидает их тела, что не так уж далеко от истины.
Некоторые из девушек чувствуют себя достаточно хорошо, чтобы помогать мне по хозяйству. Поначалу было сложно, их глаза, черные из-за расширенных зрачков, пугали меня. Но по мере того, как они медленно возвращаются в реальный мир, я начинаю давать им мелкие задания. Так, одна из них следит за Хелен, которая ходит за мной, словно тень, крадя все, что плохо лежит. Если у кого-то пропала ложка – она точно под койкой Хелен, если отвалилась пуговица, то она обязательно в ее кармане. Бедняжка никак не приходит в себя, и я не знаю, сможет ли когда-нибудь.
Хорошо, что хотя бы Голубушка вновь воркует. Хелен предложила мне поносить горлинку по становью, но лучше не привязываться к ней. Я напоминаю Хелен, что, когда за нами явятся стражники, ей придется оставить Голубушку здесь, но она не желает ничего слышать. В округе Гарнер женщинам не разрешается держать дома животных. Животные для мужчин – это мы сами.
Если не считать ночных визитов, Кирстен держится от меня в стороне, но я знаю – надо держать ухо востро. Я наблюдаю за ней, иногда не сплю целыми ночами, пытаясь поймать – увидеть, как она тайком уходит в лес, чтобы передвинуть кости на вершине холма, но Кирстен, похоже, не покидает окрестностей барака. Иногда, когда мы сидим вокруг костра, я замечаю, что она следит за мной.
Нельзя забывать, что чем больше я помогаю им исцелиться, тем выше шанс, что они все вспомнят. И теперь, когда второе полнолуние близко, я уже нигде не чувствую себя в безопасности. Мне неуютно в моем собственном теле.
И дело не только в странных звуках или в изменении поло – жения костей на вершине холма – везде, куда бы я ни пошла, я чувствую, что рядом кто-то есть. А девушки, которые, как я полагала, уже должны были бы прийти в себя, по-прежнему проводят большую часть времени, слушая ветер, глядя на облака и говоря о своем волшебстве, словно это нечто реальное. Поначалу я думала, что они делают это затем, чтобы ублажить
