Смерть порождает жизнь.
* * *Перед самым рассветом мы еще больше расширяем тропу, ведущую к холму, и устанавливаем на ней вешки, чтобы девушки, которые придут за нами, смогли сразу найти источник… и огород Джун.
Когда мы идем вверх по склону, Марта что-то мило напевает себе под нос. Женщинам округа запрещается это делать – мужчины воображают, будто пением можно замаскировать заклинания, но возможно, именно это нам сейчас и нужно – сотворить заклинание, чтобы все встало на свои места.
Дойдя до воды, мы выбираемся из нашей одежды. Девушки стараются не глазеть на меня, но я все равно чувствую их взгляды на своей коже.
Погрузившись в озерцо, чтобы искупаться под находящейся в последней четверти луной, мы вспоминаем каждую из погибших девушек и рассказываем истории про них, чтобы запомнить их всех до единой. Быть может, дело в лунном свете, быть может, в осознании того, что утром всем нам предстоит отправиться домой, но мы чувствуем, что души наши наконец очистились. Не смотрит ли на нас сейчас Ева, довольна ли она нами? Быть может, только этого она всегда и желала.
Когда на востоке встает окутанное дымкой солнце, мы сидим на краю плато и заплетаем друг другу волосы, кое-как приводим в порядок нашу одежду и натираем травой исцарапанные ботинки.
И не страшно, что мужчины ничего этого не заметят, мы делаем это не ради них, а ради себя… ради женщин округа и женщин предместья, ради молодых и старых, ради жен и работниц. Увидев, какими мы возвращаемся домой, они поймут, что нужно ждать перемен.
Возвращение
Глава 84
Когда стражники, топая сапогами и держа в руках дубинки, подходят к воротам, мы не ждем, что они постучат, а сами распахиваем створки и молча выходим одна за другой.
Мы идем, склонив головы, но не для того, чтобы они подумали, что мы истратили свое волшебство, а из уважения к тем, кто шел по этой дороге до нас. И к тем, кого заставят пройти по ней в будущем.
Услышав, как ворота за моей спиной затворяются, я чувствую нестерпимую боль. Покидая это место, я словно покидаю и Райкера, но тут меня обдувает ветерок, он треплет прядку, выбившуюся из моей косы. Быть может, любимый сейчас стоит рядом со мной и шепчет что-то мне на ухо.
– Я скоро вернусь, – шепчу я в ответ.
– Эта говорит сама с собой, – замечает один из стражников, показывая на меня кивком.
– Все лучше того, что было в прошлом году. Помнишь дочку Барнсов, ту, у которой не хватало половины уха? Она обмочилась еще до того, как мы дошли до берега.
Они смеются, пройдя мимо меня, но я не против. Пусть думают, что я сошла с ума.
Уголком глаза я замечаю что-то красное. И сердце мое начинает биться быстрее. Тот самый цветок. Как я могла о нем забыть? Сделав вид, будто споткнулась, я падаю на колени, подползаю к нему и легко провожу пальцами по пяти идеально очерченным лепесткам. Теперь цветок уже не один – их два.
Так легко прийти к выводу, что твоя жизнь бессмысленна, бесцельна, что она не ценнее следа от ноги на берегу, о котором вскоре забудут, потому что его смоет во время ближайшей грозы. Но вместо того, чтобы снова почувствовать себя крошечной, не значащей ничего, я чувствую нечто иное – все обретает для меня новый смысл. Я не более, но и не менее важна, чем крошечный росток, что пытается пробиться из-под земли. Каждая из нас играет свою роль в этом мире. И сколь бы ни была мала эта роль, ее нужно доиграть до конца.
– А ну, встань. – Двое из стражников берут меня за локти и подымают. Мне хочется воспротивиться, но я заставляю себя этого не делать.
Когда они усаживают нас в лодки и начинают грести прочь, становится невозможно не замечать, как мало нас осталось. Я считаю оставшихся – девятнадцать девушек погибли. Из них у четырех имелись покрывала – стало быть, четверым юношам предстоит выбрать новых жен из тех, кто выжил. Но даже после всего, что тут произошло, я не могу не задаваться вопросом: сколько из оставшихся девушек все еще надеются обрести мужа?
Пока что хватит и того, что мне удалось уговорить их не сжигать вещи и припасы, оставшиеся в становье, но для настоящих изменений конечно же потребуется время. А мое время на исходе, и скоро его не останется совсем.
Безбрежная водная гладь, легкий ветерок, ничем не заслоненное солнце – все это похоже на свободу, но мы-то знаем, что это не так. Так они и ломают наш дух. Отбирают у нас все, включая чувство собственного достоинства, чтобы любая мелочь, которую мы получаем взамен, казалась нам подарком.
В присутствии стражников мы молчим и даже не смотрим им в глаза. Я иду, закутанная в плащ, свято храня наши секреты, но ночью, когда пьяные стражники засыпают, девушки начинают шептаться о черных лентах, которые получат от своих мужей, о работных домах, куда их определят, и в конце концов переходят к обсуждению того, что совет сделает со мной… как я умру.
Повешение было бы милостью. Скорее всего, меня сожгут живьем, но поскольку я не сбежала, они хотя бы не накажут моих сестер. Да, имя моей семьи запятнано, но со временем это пятно сойдет. Моя мать будет улыбаться старательнее, мои младшие сестры станут ходить по струнке, играть отведенные им роли, и надеюсь, к тому времени, когда настанет их год благодати, моя измена забудется.
Когда на второй день дороги мы приближаемся к предместью, пустота в моем животе начинает расти. Узнаю ли я семью Райкера? Дошла ли уже до них весть о его смерти?
Когда до меня доносится запах дыма и цветущих целебных трав, я замедляю шаг и оказываюсь позади остальных. И моя скорбь становится еще острее. Оглядывая толпу женщин, я останавливаюсь, увидев перед собой ту, у которой глаза и губы Райкера и которая стоит в окружении шести девочек. Я чувствую душевную боль, но также и облегчение. В каком-то смысле он продолжает жить – в них.
Мне так много хочется им сказать – о том, как сильно я его любила. О том, что он хотел лучшей жизни для всех, о том, как смело встретил свою смерть. Но прежде, чем я успеваю что-либо произнести, его мать говорит:
– Это ты… ты очень похожа на нее.
Я понятия не имею, о чем она толкует, но, когда открываю рот,
