– Как их отправлять туда? – спросил кто-то из монахов.
Человек пожал плечами. – Как, как… Через вертушку.
Плотно прижимая меня с обеих сторон, монахи повели меня из зала, долго, спотыкаясь и пригибая голову под низким, сочащимся влагой потолком, они вели меня по темному ветвящемуся коридору; выйдя, наконец, на квадратную каменную площадку, в дальнем конце которой, в высоком, от пола до потолка, кубическом вырезе стены медленно и со скрежетом двигались сверху вниз, монотонно сменяя друг друга, толстые ржавые металлические пластины, они, отпустив меня, разошлись в разные стороны.
– Захочешь вернуться, – пусто произнес кто-то из них, – придешь туда же, откуда выпадешь.
Ровно скрежеща, сверху вниз двигались пластины.
– Ну, чего ждешь, – произнес монах, – давай.
Шагнув к механизму, подгадав, пока медленно дребезжащая пластина окажется у ног, пригнувшись, я шагнул на нее. Расстояние между пластинами было меньше моего роста; обернувшись и видя, как уходит вверх пол со стоявшими на нем монахами, заменяясь вырастающей перед глазами глухой темной каменной стеной, я проводил глазами последнюю полоску света наверху и остался в полной темноте.
Мерно, со скрипом двигались пластины. Один, запертый в темной низкой, чуть подрагивавшей в движении железно-каменной клетке, я сел на пол, ожидая каких-то перемен и окончания движения, ничего не происходило, минуту, может быть, час, два часа, несколько часов, день, неделю, вечность в абсолютной тьме, мерно и дребезжаще двигались пластины; ничего не видя, так и не начав хоть что-то различать в темноте, на ощупь поняв, что стена по правую руку от меня была неподвижной и железной, а по левую – движущейся и каменной, так же как стены сзади и спереди, поняв это еще в самом начале, изверившийся в каком-либо окончании движения, ощутив животный страх и ощущение приближающейся смерти, жуткий, давящий ужас заживо похороненного, сменившийся онемением и полным равнодушием, бессмысленно и пусто, как животное, я опускался в своем узилище. Постепенно, может быть, через день, а может быть, через год ощутив, что пол подо мной начинает накреняться, а сам я постепенно начинаю сползать к правой неподвижной стене, остатками зависшего в бесконечности сознания я понял, что нахожусь внутри гигантского колеса. Отрешенно, то ли наяву, то ли заснув, то ли умерев, бесчувственно, без снов и видений, дни, годы, тысячелетия безжизненно и пусто я двигался в своей клетке, внезапно, разом выдернув меня из потустороннего полусмертно-смутного состояния, что-то в стене, привалившись к которой скрюченно я сидел, с разрывающим уши скрежетом провернулась, стена, дернувшись вбок, исчезла; рухнув в пустоту и пролетев мгновенно короткое расстояние, я упал на спину на что-то рыхлое и съеживающееся, глаза с резкой болью внезапно ощутили свет, ошеломленный, чем-то ударенный, с тяжело и мгновенно-ясно вспыхнувшим сознанием, я увидел, что лежу на куче грязных, полусгнивших ящиков и коробок.
Гигантская, кирпичная, в несколько метров толщиной, чуть изгибающаяся в вышине стена торцом была рядом со мной, уходя в высоте, казалось, прямо в небеса, в низко висящие темно-серые тучи, казавшиеся мне сейчас ослепительно яркими, так же бесконечно и тяжело, надвое деля пространство, она уходила вбок, теряясь в каком-то низком и мутном, болотно-черном тумане; с другой стороны, в отдалении, сквозь летучую, прозрачную дымку виднелось что-то смутное и вещное. Переползая, увязая в тянущемся, гнусно-влажном картоне, съезжая, скатываясь и спрыгивая, я упал, наконец, с кучи, поднявшись и ощутив под ногами вязкую, топко пружинящую почву. Чахлый, засаженный низким, умирающим кустарником пустырь тянулся прочь от стены, за ним, ближе, чем мне показалось сначала, видны были какие-то развалины, низкие, приземистые строения и тускло светящиеся редкие окошки маленьких одноэтажных домиков. С трудом выпрямившись, немного постояв, отряхнувшись и счистив, насколько это было возможно, мусор и грязь с бушлата, медленно, затекшими, плохо слушающимися ногами я побрел через пустырь, туда, дальше, к темному, тускло мерцавшему, непонятному жилью.
Глава 5
Мертвая земля пустыря перешла незаметно в растрескавшийся асфальт, маленькие одноэтажные и двухэтажные домики были впереди, кое-где, рассыпано и тускло светились электрические окошки, узкая, чуть извилистая улочка вела куда-то дальше в тепловатый полумрак, редкие, так же тускловатые фонарики слабо светились вдоль нее, вдали, где-то на перекрестке, у выхода из чуть выступавшего из темноты здания чуть выше других, может быть, не в два, а в три этажа, почти с изумлением я увидел выходящего из дверей пожилого, чуть сгорбленного человека. Ничего особенного вроде бы не было в нем, лишь мгновенье спустя, глядя на его неспешную, чуть сбивающуюся походку и что-то продолговатое, похожее на стопку газет, зажатое подмышкой, я понял, что так поразило меня – это был самый обыкновенный человек – не робот, не монах, не безумец, не жаждущий сражения полубезумный отчаявшийся воин – обычный, усталый, может быть, не очень здоровый человек медленно, чуть наклоняя голову, переходил через улицу. Пройдя улочкой и выйдя на тот самый перекресток, наугад свернув, я пошел между небольшими двух-трехэтажными домиками, редкие окошки все так же светили с верхних и чуть-чуть с нижних этажей, где-то, сначала вдали, потом невдалеке, почти в полуста шагах от меня через улицу перешли две чуть торопившиеся куда-то женщины.
Маленький скверик лежал справа и впереди, мельком взглянув в его сторону, не сразу осознав, что вижу, чуть приблизившись, я с изумлением смотрел на что-то непонятное, невероятное, как в детском спутанном сне открывшееся мне – неторопливо, мелко семеня, выйдя из кустиков скверика, дорогу, чуть помедлив, словно на секунду о чем-то задумавшись, переходила маленькая свинка. Дружески-овальная, со вздернутым пятачком и закрученным хвостиком, с коротенькими, быстро движущимися ножками, имевшая какой-то любознательный, доброжелательно задумчивый вид, она, разок поехав копытцем в выщерблине асфальта, тут же поправившись, перейдя улицу, на мгновенье остановилась, словно поколебавшись, куда дальше идти; вышедшая из переулка, куда-то чуть спешащая молодая женщина, увидев ее, кажется, ничуть не удивившись, проходя мимо, торопливо нагнувшись, с чуть мелькнувшей быстрой улыбкой походя потрепала по загривку и погладила ее. Помотав головой, словно отряхиваясь, свинка побежала дальше. Тускло освещаемый фонариком путь лежал впереди, пройдя сотню шагов, на подходе к все такому же двухэтажному, чуть светящему окошками дому, я чуть замедлил шаг – наискосок от подъезда, на скамеечке под легким фанерным, явно самодельно сооруженным навесом с лампочкой, подвешенной на проводе, один пожилой человек, раскрыв книжку, что-то читал другому. Сидя напротив скамейки на стульчике, тот, в потертом стареньком костюме, чуть наклонив голову, еле заметно подавшись к чтецу, как-то ожидающе положив ладони на колени, внимательно слушал. Пройдя мимо них, с каким-то странным, облегчающим чувством, словно что-то отлегло от сердца, поняв, что разбираю их речь, увидев впереди чуть
