Голос Сэма раздался громом в тишине, вызвав во мне дрожь.
— Хочешь услышать кое-что безумное?
Я заинтересованно повернула к нему голову.
— Конечно.
— То есть, — он медленно выдохнул, — действительно безумное.
Я замерла. Последние десять лет я будто в пузыре жила: одни и те же пять человек, окружающие меня небольшой компанией. Девять месяцев в году – все, кроме лета – мы проводили в Хиксвилле, штате Калифорния. Никаких безумных историй мы не слышали – за исключением рассказов о моем отце – но я редко видела и слышала подобное, бабушка внимательно за этим следила.
— Да.
— Думаю, Лютер умирает.
Шок пронесся по мне холодной волной.
— Что?
— Он ничего не говорил, просто… у меня такое ощущение, понимаешь?
Я едва знала Сэма, едва знала Лютера, так почему ощущала боль? И каким было это ощущение? Чувство, когда кто-то близкий тебе умирает?
Из умерших я знала только Билла Супермаркета. Я даже не знала его фамилию, только то, что он все время приходил в кафе, и если не сидел за столиком в углу с бесплатным пирогом, то торчал пьяным возле супермаркета и попрошайничал. Думаю, Билл жил в Герневилле еще до бабушки, казалось, ему было лет сто – все его лицо покрывали морщины и спутанная борода. Туристы обходили его стороной, стараясь быть подальше, когда направлялись к пляжу Джонсона с надувными матрасами и белыми намазанными кремом носами. Билл был самым безвредным в городе, куда безопаснее туристов, которые ходили по округе, напивались и лезли к людям, которые приходили по своим делам в бар «Rainbow Cattle Company» по вечерам пятницы. Ничто не злило меня сильнее, чем то, как они смотрели на Билла, будто он мог напасть на них.
Бабушка услышала от Алана Кросса, работающего на почте, что как-то утром Билла нашли мертвым у автобусной остановки. Бабушка проявляла свои эмоции редкими мелкими вспышками. Тогда, после слов Алана, она повернулась к окну и спросила:
— И кто теперь будет любить мой персиковый пирог так же, как он?
Но Лютер — не Билл. Лютер яркий, живой и совсем рядом. Он работал, у него была семья, он путешествовал. Я не знала никого, кто выглядел бы здоровее Лютера и… при этом умирал.
Я молчала слишком долго, потому что услышала, как Сэм сглотнул.
— Прости, но мне нужно было с кем-то поделиться.
— Конечно, — выпалила я.
— Он мне не родной по крови. Думаю, ты поняла это, потому что я белый, а он – темнокожий. Он второй муж Роберты. Они вдвоем меня вырастили, — сказал Сэм и убрал руки за голову. – Он и Роберта.
— Может, спросишь у него? – поинтересовалась я. – Болен ли он?
— Он ответит то, что посчитает нужным.
Ох, этот разговор был нереальным. Но я поняла, что Сэм не переживал из-за того, что обсуждал это с посторонним. Может, с незнакомым человеком проще говорить на такие темы.
Больше слов рвалось с языка.
— И ты останешься с Робертой? Если…
Сэм глубоко вдохнул, и я зажмурилась, желая забрать слова обратно и проглотить их.
— Прости, — выпалила я. – Это не мое дело.
— Как и то, что Лютер болен, но я все равно рассказал, — пока я обдумывала его слова, он подвинулся ближе и почесал ухо. – Но есть только я, Лютер и Роберта, да.
Я кивнула в темноте.
— А история такова, — продолжил Сэм. – Девушка из Украины по имени Даня Сирко приехала в Штаты и оказалась в Нью-Йорке, — Сэм сделал паузу и, когда я на него посмотрела, я увидела его кривую улыбку, адресованную небу. – Даня стала няней для трех детей Майкла и Эллисон Брэндисов в Манхэттене.
Я чувствовала, что он повернулся ко мне и ждал.
— Окей…?
Сэм заметно замешкался.
— Даня была очень красивой, а Майкл – не самым верным мужем.
И тут я поняла.
— О, твоя мама – Даня, а не Эллисон? Майкл – твой папа?
— Ага. Он – сын Роберты. Пасынок Лютера, — он рассмеялся. – Я был маленькой постыдной тайной, пока маму стараниями Майкла не прогнали. Мне было два, и он не хотел иметь ко мне никакого отношения, но Даня мечтала, чтобы я вырос здесь. Лютер и Роберта забрали меня, хотя должны были отдыхать на пенсии.
Мой желудок сжался. Он описывал историю своей семьи, будто какой-то слезливый сериал, а я не могла обсуждать свою. Это было несправедливо.
— Мне жаль.
Он негромко рассмеялся.
— Не стоит.
— Ты знаешь, о чем я.
— Да. Но я думаю, что с Лютером и Робертой было намного лучше, чем могло бы быть с Майклом.
— И… ты не знаешь своего папу?
— Нет, — Сэм выдохнул и улыбнулся мне. Он на пару мгновений окутал нас уверенностью. – А что насчет тебя?
Сердце билось о грудную клетку, строгое лицо бабушки вспыхнуло перед глазами. В такие моменты я всегда отлично играла свою роль: «Мой папа умер, когда я была маленькой. Меня растили бабушка и мама».
Но я всю жизнь провела с правдой, которую не имела права рассказывать. А Сэм поделился со мной историей своей жизни, и я не хотела снова врать.
— Меня?
Сэм легко толкнул по моему колену своим, отправляя разряд тока по коже. Даже когда он не касался меня, невозможно было не ощущать его близость.
— Тебя.
— Я провела в Герневилле почти всю жизнь, — правда билась о ребра. – Это очень маленький город в Северной Калифорнии. Я перееду в колледж Сономы, это недалеко, — я пожала плечами, озвучив немного правды. – Меня растили мама и бабушка.
— Тоже без папы?
Я сглотнула. Простая и знакомая ложь срывалась с кончика языка, но сейчас я под небом Лондона, в тысяче миль от дома, и вспышка мятежа пронеслась по моим венам. Для бабушки и мамы это всегда было серьезным делом, но почему я все еще защищала их историю.
— Он… отдалился.
— Как именно?
Пока лежала рядом с незнакомцем на влажном газоне, я поняла одну странную вещь, что никогда об этом не говорила. Я не обсуждала эту тему, потому что понимала, что нельзя. И потому что в этом не было необходимости: единственный человек в моей жизни, кто знал об этом – моя лучшая подруга Шарли – и она наблюдала за разворачивающейся нечастыми и незначительными событиями драмой в реальности. Мне не нужно было объединять все в
