Через сломанные двери выходят двое: рубака и мальчик. Женщина все еще обнимает Робсона одной рукой, защищая. Он весь в синяках, окровавлен, сокрушен. Женщина что-то ему шепчет. Он поднимает голову. В его глазах вспыхивает свет.
Клинки выпадают из рук Вагнера. Он бежит к Робсону и хватает тощего сломленного мальчишку на руки.
– Ах, ты… – выдыхает он. Слезы текут по его лицу. – Ты, ты, ты…
Жуан-ди-Деус кричит в ответ.
Революция – дело весьма неопрятное. Он идет сквозь мусор, оставленный освободителями: бутылки из-под воды, ножи, куски дверных и оконных рам, превращенные в дубинки; осколки разбитого агломерата, превращенные в снаряды. Плакаты. Предметы одежды. Туфля. Два трупа. Лукас сожалеет. Он надеялся, что это приобретение будет бескровным. Не считая крови, которую надо было пролить. Он все еще слышит, как впереди толпа поет и что-то говорит нараспев. Жуан-ди-Деус – уродливый город. Лукас не считал его таковым, когда жил здесь. Взгляд завоевателя видит цену завоеванного.
Завоеватель. Да здравствует Лукас Император. Собственная самонадеянность вынуждает его улыбнуться. Он пинает кусок камня, и тот катится по проспекту. Рев толпы все ближе и громче: он то подымается, то опускается как волна. Волк умеет работать с толпой. Засранец хорошо справился. Нельзя позволять людям любить его слишком сильно. После реконструкции, после того, как заббалины выползут из своих берлог и туннелей, чтобы убрать обломки, – надо отправить Вагнера обратно в Меридиан. Дать ему какой-нибудь пост на госслужбе. Не слишком обременяющий. Пусть вдоволь сношается со своими приятелями-волками.
А что касается мальчишки, как дошло до дела, оказалось, рука у него железная.
Лукас не уверен, что смог бы поступить так, как поступил Робсон Корта.
Токинью маячит где-то на краю сознания Лукаса с подсказкой наготове, но она не нужна. Он и сам помнит, куда смотреть. Пустые окна, закопченные стены, провалившиеся двери утратили силу. Лучшая акустическая комната в двух мирах. Он заставил Жоржи распаковать гитару в гостиной, чтобы форма футляра не исказила звуковой ландшафт. Все ушло. Он не станет это восстанавливать. Бессмысленно жить в музее. Теперь его дом – Боа-Виста, а этот запущенный город он отстроит таким, каким тот должен быть: жестким, энергичным, хаотичным, праздничным. И надо – обязательно надо! – что-то сделать с вонью.
Денни Маккензи повесил Карлиньоса на этом мосту за пятки. Протянул трос через его ахилловы сухожилия. Кровь из его горла текла по рукам и капала с пальцев на мостовую: вот здесь. Говорили, он сражался как дьявол и убил двадцать рубак Маккензи, прежде чем Денни одолел его и перерезал горло до самого хребта. Как отметила Алексия, тот самый Денни Маккензи, которому Лукас помог воцариться в Хэдли.
Старая Луна мертва. Она умерла во время его первой встречи с финансистами, представителями правительств, военными советниками там – в аду Земли. А новая Луна еще не родилась. Представление еще не закончилось.
Дункан и Брайс Маккензи мертвы. Денни Маккензи – бестолковый проблеск былого пиратского духа Роберта Маккензи, а новую «Маккензи Металз» возводят спокойные компетентные женщины. Воронцовых тянет в мир за пределами Луны. Суни унижены, но готовятся к полномасштабной экономической войне со своими древними врагами на Земле. Университет ворочается, пробуждаясь от долгого сна. Асамоа: кто знает, что они планируют и замышляют? А Корта? Эпоха гелия закончилась. «Корта Элиу» не вернется.
Да и с самого начала дело было не в «Корта Элиу».
– Семья – прежде всего, – говорит Лукас. – Семья – навсегда.
Краем глаза он замечает нечто новое – этого нет в его воспоминаниях о былом Жуан-ди-Деусе. Он подходит к деревянной стене, закрывающей выход на старую трамвайную станцию Боа-Виста. Храм, посвященный Сестрам, которые пожертвовали собой ради спасения Лукасинью из лап Брайса Маккензи. И более того: посвященный Корта. Его семье. Золотой треугольник. Рафа. Честный, прямой Карлиньос. Лукас никогда не признавался в этом младшему брату, но он всегда обожал Карлиньоса. Карлиньос знал, что надо сделать, и делал это. Без сомнений и вопросов. В центре – его мать. Фотография старая, из тех времен, когда она была истинной тигрицей, а он – до странности молчаливым, хмурым мальчиком в берсариу.
– Мамайн.
Одного портрета не хватает. Ну, конечно. Вся Луна увидела в нем предателя, когда он выбросил Джонатона Кайода из Орлиного Гнезда и сам занял престол Орла Луны. Лукас приседает, стряхивает пыль с брюк, поднимает свое изображение. Такой мрачный, серьезный. Прижимает к стене, пока не срабатывают присоски. Сдвигает шляпу на лоб.
– Что ж, – говорит он. – Я вернулся.
Два бронированных скафандра: один синий с белым, другой – розовый с фиолетовым. Они стоят на платформе лифта, держась за руки. Лифт медленно поднимается по безвоздушной шахте шлюза в западном краю Кориолиса.
Синий с белым – цвета Университета. Розовый и фиолетовый – цвета, которые Лукасинью Корта выбрал из ряда скафандров в раздевалке.
– Все нормально? – спросила Луна Корта, когда тактильная система заключила Лукасинью в свою шелковую паутину.
– Щекотно…
– Это ненадолго, – пообещала Луна. Она теперь была знатоком тактильных систем и вообще тяжелых скафандров. Истинная пылевичка. – Если неприятно, можем прекратить.
– Не хочу прекращать, – заявил Лукасинью и скривился. По мере того как белковые чипы создавали новые пути в его мозгу, все еще случались спазмы и тики. – Луна, если я передумаю…
– Я буду рядом.
Когда скафандр начал смыкаться вокруг его тела по частям – голени, бедра, торс, – Лукасинью занервничал. Предплечья, плечи. Он тихонько вскрикнул, когда шлем опустился на голову.
– Ты в порядке? – спросила Луна по общему каналу. Правая рука Лукасинью, одетая в перчатку, показала букву «О», сложив большой и указательный пальцы: древний знак для переговоров в скафандре, означающий, что все нормально. Но по ту сторону шлюзовой двери, на платформе лифта,
