– Что такое, анжинью?
– Не хочу, чтобы мадринья Элис видела, – шепчет племянница, бросив взгляд через плечо. – Наклонись, будто хочешь меня поцеловать.
Потом Луна бросает заговорщический взгляд на Дакоту, которая стоит в двух шагах позади своей подопечной. «Скажешь что-нибудь, и я тебя убью – гази ты или нет».
– Подойди ближе, – шепчет девочка. Поцелуй, прикосновение щек. Луна лезет в потайной карман в новом любимом платье. Карман и есть причина, по которой это ее новая любимая одежда. В скаф-трико ничего не спрятать. А в складках мягкой серой ткани – пожалуйста. Она тайком вынимает нож и вкладывает в руку Ариэли. Тетя сопротивляется, племянница настаивает.
– Возьми его. Он для Корта, который смел, великодушен, лишен алчности и трусости, будет сражаться за семью и отважно ее защитит. Если ты будешь сражаться за Лукасинью, тебе понадобится нож.
– Луна, сражаться буду не я, – говорит Ариэль. – А ты.
Проходят еще три дня. Этого достаточно, чтобы придумать ритуал. После паркура Робсон Корта идет в баню, отмокает там, чтобы смыть пот и выпарить из костей ноющую боль, потом встречается с Хайдером в «Эль гато энкантадо», чтобы выпить орчаты. В Теофиле пятнадцать кафешек, и Робсон позаботился о том, чтобы отвести Хайдера в каждую, ознакомиться с напитками (горячими и холодными), едой (пряной и сладкой), клиентурой (молодой и старой) и общей атмосферой. Они вели подсчет, фотографировали, составляли таблицы. Решение важное. Поскольку оба, судя по всему, застряли в Теофиле надолго – ошибиться нельзя.
«Эль гато энкантадо» на третьем уровне возле северного наружного шлюза не может похвастать хорошими результатами по еде или напиткам, но атмосфера здесь – высший балл: старая нора с нишами и уголками, устроенная в северной стене древнего кратера, с грубым газоуплотнением и укромными местечками, где можно скрыться и не спеша наблюдать за происходящим вокруг так, чтобы тебя никто не увидел, а по клиентуре это местечко и вовсе номер один. Они тут единственные из молодежи.
– Это все, да? – говорит Цзяньюй за стойкой.
Робсону тут нравится. Население Теофила – три тысячи двести человек. Из них сто двенадцать младше шестнадцати лет, и тринадцать – сверстники Робсона. Все до единого его ненавидят. Он это понял в ту же секунду, как вошел в коллоквиум седьмого года «Розовый кварц» и все повернулись к нему. Он ненавидел искренние уговоры наставников принять новенького, обойтись с ним по-хорошему, позволить влиться в компанию. Ему хотелось сказать: не тратьте зря время. Эти говнюки из западного Моря Нектаров попытаются меня прикончить, как только вы отвернетесь.
Они подстерегли его на Седьмом. Большой ублюдок, его «сержанты», парни, которые очень хотели влиться в компанию, и пара девочек, чтобы записывать все для сети. Новичок. Чужак. Пришелец. Кто таков? Корта! Мы пришли сказать тебе, что ты ничто. Они были крупными, сильными, но им не хватало проворства и мозгов. Робсон увернулся и очутился на два уровня выше, когда здоровяк Эмиль только восстановил равновесие. Они ухали и издевались, пока он бежал по трубе в десяти метрах над их головами. Когда он вернулся в квартиру, буфер уведомлений Джокера был забит сообщениями, полными ненависти.
«Хочешь, чтобы я всех заблокировал?»
– Блокируй.
После этого правила были ясны. Робсона никто не беспокоил, пока он выполнял свою часть общественного договора, играя роль аутсайдера.
Другой коллоквиум – те же правила. Хайдер был в «Долерите», другом коллоквиуме Теофила, а приехал он из Ипатии с опекунами Максом и Арджуном. У Хайдера не было имени, он не падал с вершины города и не имел репутации, которую кто-то захотел бы испортить. И проворным он точно не был. Прошло уже шесть дней, а он все еще замазывал синяки тональником. В «Долерите» нравы круче. Он смирился с ролью отщепенца, но изгоем не стал. Этот пост в Теофиле, среди ста двенадцати юнцов, был уже занят. Путь казался простым и понятным. Хайдер отследил посты, полные ненависти, и отыскал Робсона Корту.
Они сидят в своей кабинке в «Эль гато энкантадо», на высоковатых сиденьях, потягивают орчату. Они такие разные.
Робсон – коричневый, жилистый, уверенный в себе; любит спорт и движение, точно знает, на что способно его тело.
Хайдер – бледный, робкий; любит истории и музыку, возможностей своего тела не знает и не понимает, что с ним происходит.
Они не разлей вода.
Цзяньюй подводит к кабинке женщину в запыленной рабочей одежде.
– Покажи ей ту штуку, – он указывает на Робсона.
– Какую штуку?
– С картами.
По «Эль гато энкантадо» быстро прошел слух, что парень с крутым причесоном умеет еще и показывать карточные фокусы. Робсон достает из кармана шорт половину колоды, тасует одной рукой. Обычно этого достаточно, чтобы произвести впечатление, но Цзяньюй кивает: давай еще. Робсон приноровился показывать фокусы с половиной колоды. Другую он отдал другу, в другом городе – городе, которого больше не существует: он превратился в шлак в пыли Океана Бурь. В другой жизни, которой больше нет, – рубаки изрезали ее клинками на мелкие кусочки.
Он покажет простой фокус с силой тяжести. Быстрый, ловкий и неизменно вводящий в заблуждение зрителей. Продемонстрируй колоду, переверни, обрати внимание на карту – «тяжелую» карту – и несколько раз сними. Перемести «тяжелую» карту в нижнюю часть колоды. Выровняй. Он вкладывает «тяжелую» карту под верхнюю, разворачивает колоду веером. Сила тяжести делает так, что «тяжелая» карта оказывается внизу.
Это дело двух, может, трех секунд. Трюк в трюке готов. Все прочее – подача: представление, болтовня, маскировка. Трюковый трюк трюкачества состоит в том, что жертва всегда смотрит не туда, куда надо.
– Ладно, теперь прикоснись к карте. Любой, какой захочешь.
Колода Робсона выглядит неряшливо, уголки обтрепались, и наблюдается перевес в сторону карточной аристократии: много старшей масти, бубновой и червовой. Так ему повезло при разделении. Дариусу Маккензи, где бы он ни находился, достались младшие трефы.
– А теперь я покажу тебе эту карту, – не переставая болтать, Робсон делит колоду, выравнивает две половинки и подсовывает «тяжелую» карту под выбранную. Показывает пылевичке половину колоды с «тяжелой» картой внизу. – Посмотри на эту карту пять секунд. Мне надо, чтобы ты смотрела пять секунд, потому что за это время
