— Не стоит! Я не промажу с такого расстояние. Повернитесь! Да-да, я вам! Не стройте из себя глухого! Медленно!
Доктор повернулся и для пущей убедительности поднял вверху руки.
— Что вы ему вкололи? — решительно спросила Анна.
— Да какая разница, — хмыкнул врач, — он все равно не жилец.
— Кто вы? — фрау Тальберг направила пистолет точно в грудь лжедоктора. — Профессор Бернхольц не мог оперировать моего мужа. Бернхольц — психиатр.
— Да иди ты…
На пороге раздались торопливые шаги… кто-то споткнулся — упал и рука фрау Тальберг дрогнула. Раздался выстрел, женский визг из коридора и грохот падающего тела.
В следующее мгновение палата наполнилась людьми в белых халатах. Суетились и сыпали вопросы. Толкались и мешали друг другу… Но Анна не замечала царившего вокруг нее хаоса. Она убрала оружие и робко присела на край постели. Карл еще дышал.
— Ты слышишь меня? — она коснулась его небритой щеки.
Его веки дрогнули, но он не смог открыть их.
— Кто это был? — спросила она почти на самое ухо.
— Агент… — сухие губы Карла едва произнесли слово.
Анна чуть дернула головой и прильнула к нему долгим поцелуем, словно хотела дать его пересохшим губам немного влаги.
— Чей агент? — спросила она, отклонив голову назад.
— Инте… поло…
— Я поняла, милый. Поняла.
— А это врач? Ты знаешь его?
Еще одно усилие и Карл смог выдавить слово — нет. Анна положила голову ему на грудь. Ей было отчетливо слышно, как сердце ее мужа, ее соратника, ее друга, наконец, с каждой секундой замирало все дольше. Вот оно ударило последний раз и затихло. Противно пискнула фиксирующая аппаратура, констатируя полную остановку сердца. Кто-то грубо схватил Анну за рукав и потащил.
— Кто вы? Что вы тут делаете?
А где-то рядом наперебой кричал голоса:
— Остановка!
— … три кубика…
— Надо еще… готовьте…
Голоса кружили хороводом, мешая сориентироваться. Его больше нет… его убили…
— Оставьте меня! — Анна резко высвободилась из объятий. — И его оставьте!
Глава 19. Джин, Леди. Читай по губам
На хорошем автомобиле да по хорошей дороге за пять часов можно уехать на край света. Я и ехал, выжимая педаль газа, и не особенно заботясь о том, что стрелка спидометра маячит в районе ста пятидесяти.
Джин, свернувшись калачиком, спала на заднем сиденье и улыбалась во сне.
У меня не было ни нормальных документов, ни жилья, ни работы, ни родины… ни каких-либо планов на будущее. Проще сказать, что у меня было: чужие права, чужая машина, чужое лицо, чужая женщина. Ах, да, чуть не забыл! У меня была моя собственная, чудом сохраненная жизнь. При таком раскладе картина уже не казалась мрачной, наоборот, даже веселенькой. Почти лубочной. Медведя только не хватает в валенках и надписи «Да здравствует революция!» на заднем плане.
Какого черта! Я жив, я сказочно богат, я влюблен и, кажется, взаимно. Жизнь прекрасна, а все прочие могут: «Дущ кум пущ ку три копеещ», — пойти и застрелиться тремя копейками.
— Рет, — раздался с заднего сиденья заспанный голос, — я бы не отказалась чего-нибудь перекусить.
— Кусок медной проволоки? — хмыкнул я.
— Да не-е-ет. Что-нибудь не такое вегетарианское. Например, свиных ребрышек. Или сосисок.
— Будут тебе сосиски, — покладисто сказал я, — вот доберемся до ближайшей забегаловки.
На данный момент у меня было только две серьезные проблемы. Во-первых, я не знал, что делать с Джин. Вернее, как сказать ей, что делать нам вместе больше, в общем-то, нечего.
Увидев меня в том подвале, где она провела самые страшные сутки в своей жизни, Джин разревелась от облегчения. И решила, что все в прядке. Раз уж я был готов за нее умереть, значит, мы будем вместе, будем жить долго и счастливо и вообще не умрем. Куча детей, домик в пригороде… рядом с гоночной трассой. Но дело в том, что Мир-то была абсолютно права. Я и в самом деле готов отдать жизнь даже не за саму любовь, а за ее призрак, за бледную тень, просто за легкое прикосновение к своему запястью. Как по мне, так цена вполне адекватна… Но перспектива засыпать и просыпаться каждое утро в одном и том же месте, видеть из окна один и тот же пейзаж, всерьез переживать из-за возросших цен на бензин и бояться сказать шефу какую-нибудь гадость, чтобы не уволил… а то нечем будет семью кормить… Спаси Всевышний, я лучше сам пойду и застрелюсь тремя копейками, это будет не так мучительно и гораздо быстрее.
Вторая проблема была прозаичнее, но это не значит, что она решалась легче. Похоже, я нуждался в хорошем психиатре. У меня стремительно развивалась паранойя. Уже второй час я испытывал иррациональное чувство, что за мной следят.
Понять, паранойя это, или что-то более материальное, в таком плотном потоке машин было совершенно нереально. Так что я поерзал, покрутил головой и решил пока на это дело плюнуть, а там посмотрим.
Вскоре дорога привела нас в какой-то небольшой городок с одной улицей и парой сотен домиков вдоль нее. Увлеченный своими мыслями, я даже не заметил названия, а опомнился лишь тогда, когда сообразил, что четвертый раз за пять минут торможу на светофоре.
Покрутив головой, я без труда обнаружил и кафе, и стоянку, и даже заправку.
— Иди, закажи нам что-нибудь на твой вкус, — сказал я, — пока машина заправляется.
Джин кивнула, выскользнула из машины и, послав мне ослепительную улыбку абсолютно счастливой женщины, скрылась в дверях. Черт! Ну почему девушки считают своим долгом влюбиться в того, кто спас им жизнь? Прямо, хоть не спасай их, пусть сами выкручиваются…
Наверное, я задумался слишком глубоко, потому что не заметил, как ко мне подошли сзади, и, прихватив за руки, зажали с обеих сторон.
— Стоять! Не дергайся!
— Это что, ограбление? — поинтересовался я.
— Нет, групповая фотография. Что ж ты, Крыса, от своих самых лучших друзей бегаешь?
И я, честное слово, почти не удивился, когда меня довольно неделикатно развернули к сосискам задом, а передом — к Папе Монсальви, собственной персоной. Гадать, откуда он тут взялся, было чистейшим искусством ради искусства. Ради таких бабок я и сам бы не поленился перерыть не то, что старушку Европу, а даже Америку… вот в Россию, пожалуй, соваться бы не стал, ну его, этот миллиард. Себе дороже выйдет. Блин! Надо было уматывать домой, в Россию, к родным осинам и березам.
— Я бегаю? — вполне натурально удивился я, — меня похитили!
— И ты, конечно, мечтал вернуться,
