Оставшуюся часть дня они продолжали обследовать береговые обрывы. Димка замерял азимуты и углы наклона крыльев антиклиналей и синклиналей, а Обручев зарисовывал эти сложные, порой даже лежащие на боку складки.
Только поздно вечером добрались они до новой стоянки на этой же реке. Там их ждала ароматная наваристая уха из наловленной казаками рыбы.
После ужина, несмотря на сумерки, несколько человек возобновили рыбалку. Димка присоединился к ним. Многое в этой рыбалке показалось ему удивительным. Во-первых, леска, которую здесь называли лесой. Она была как будто сплетена из тонких серых нитей. Оказалось, что сплетена она из волосин конского хвоста. Крючок, правда, был явно фабричный – острый и блестящий. «Англицкий», как заявил Николка. При этом не было ни поплавка, ни грузила. Леску привязывали к вырезанным из тальника прутам, а вместо наживки приматывали к крючку красной ниткой пучочек волос. Вот и вся снасть. Димке не верилось, что на нее можно хоть что-то поймать. Неужто рыба такая глупая, чтобы позариться на пучок волос? Однако едва он забросил эту летучую снасть в воду, причем совсем недалеко от берега, как раздался всплеск, удилище резко пригнулось к самой воде, и мальчишка вытащил на берег упругую зеркальную рыбу. По форме она напоминала крупную плотву, но, в отличие от плотвы, на спине у нее имелся большой мягкий плавник, ярко раскрашенный зелеными и малиновыми полосами, как и другие, более мелкие плавники и хвост. Да и все тело было словно радужным, играющим оранжевыми, синеватыми, зеленоватыми цветами.
– Это харьюз, – назвал рыбу Герасим. – Сильно нежная рыба, потому долго не хранится. Особо хороша она в малосольном виде.
До наступления темноты Димка успел поймать еще двух хариусов, а другие рыбаки натаскали по десятку. Рыбу в два счета выпотрошили, пересыпали солью и затолкали в небольшой брезентовый мешок. И отправились, довольные, спать.
В ту ночь Димке приснилось, будто в палатку, где он мирно возлежал, пробрались синклиналь с антиклиналью. Они имели вид черных упругих дуг, выгнутых: одна – книзу, другая – кверху. Синклиналь-мульда сейчас же подползла под Димку, антиклиналь-седло оседлала его сверху, и обе дружно принялись его душить. Димка хотел было крикнуть, чтобы разбудить рабочих, но вспомнил, что у антиклиналей и синклиналей полагается измерять элементы залегания. Он схватил компас – и в тот же миг нападающие присмирели, как черти при виде креста, и уползли прочь.
Глава 22. Стланиковые «джунгли»
Подъем в гору на этот раз дался Димке нелегко: еще с позавчерашнего маршрута у него болели мышцы ног. И все же он был доволен: ведь он не просто поднимался в высь над низменностями и тайгой – он поднимался и над самим собой, преодолевая сопротивление усталого тела.
Перед глазами его перемежались обломки серых и коричневатых камней, редкие кривые стебли шиповника, бледные островки хрупкого ягеля. Над головой простиралось ярко-синее небо без единого облачка. А за спиной росла и ширилась пустота, гигантский провал долины реки. Там, внизу, среди густо-зеленой щетины тайги выделялись рыжие проплешины ма́рей (болот), блестящей лентой извивалась речка. Темно-голубая на плёсах, она чешуйчато серебрилась на перекатах. Удивительно: речка была отсюда вон как далеко, а ее чуть приглушенный величественный рокот легко доносился сюда, на этакую высоту! А вон на ближнем ее берегу, на малахитовом[39] пятнышке поляны – три крохотных светлых квадратика. Это палатки, их бивак, оставшийся в этот раз на месте.
Примерно через два часа путники достигли вершины. Они тяжело дышали и утирали потные лица. И тут выяснилось, что эта часть маршрута была самой легкой. Потому как впереди их поджидали заросли кедрового стланика. Чудовищные заросли! Их по праву можно было назвать: стланиковый лес. Или: стланиковые джунгли.
Тяжелые косматые лапы сомкнулись над головами смельчаков, едва они ступили в эту чащу. Изогнутые и переплетенные, точно шланги, шершавые смолистые стволы и стелющиеся по земле корни образовывали настоящую полосу препятствий. Причем полосу нескончаемой ширины. Продираясь через нее, Димка постоянно спотыкался, а то и падал. Колючие ветви при этом норовили хлестнуть его по лицу. Здесь, в дебрях, царили безветрие и духота, пропитанная запахом разогретой хвои и древесной смолы. Пот щипал лицо. Вдобавок мошка прямо-таки выжигала кожу на шее и запястьях рук. А впереди невозмутимо двигалась зеленовато-серая фигура геолога. Фигура эта решительно раздвигала ветви, иногда тоже спотыкалась, но неизменно сохраняла выдержку.
«Вот у кого железные нервы», – заключил Димка с легкой завистью.
Кое-где приходилось проползать на четвереньках под нависшими стволами и ветвями. Сухие, но гибкие, как проволока, сучки царапали спину, а за шиворот щедро сыпались иголки.
Так что когда начался спуск, Димка очень обрадовался. Он ожидал, что теперь идти станет легче. Однако не тут-то было! И вот почему. Здесь, на склоне, толстые, с руку толщиной, стволы кедрача тянулись сперва горизонтально, а затем резко выгибались дугой вверх. Склон же под ними круто уходил вниз. На сам склон не попадешь: не протиснуться между стволами, а чтобы шествовать по стволам, требовалась поистине акробатическая сноровка.
Обручев, похоже, такой сноровкой обладал. Он двигался легко, как будто всю жизнь только и делал, что преодолевал заросли стланика. Шагнув на очередной горизонтально вытянутый ствол, он ступал по нему, придерживаясь за соседние ветки, пока под его весом растение не прогибалось, плавно опуская умельца на стволы нижерастущих кустов. Освободившийся пышный хвостище с шумом взмывал вверх, после чего все повторялось.
Димка старался действовать так же, но ему, видимо, не хватало навыка, и он порой, не попав ногой на нижний ствол или не рассчитав его прочности, с треском и негромкими проклятиями проваливался вниз. Один раз, собираясь сделать шаг, он почувствовал, что нога его запуталась в переплетении веток. Тело уже наклонилось вперед для шага, но шага не получилось. Падая, Димка хватался за ближние ветви, но напрасно: они предательски следовали вместе с ним. Беспомощное Димкино тело проломилось сквозь гущу кедрача и повисло головой вниз. В ту же секунду кто-то, как показалось Димке, влепил ему звонкую затрещину. Это вещмешок с камнями и подвязанным котелком с размаху приварил его по темени. Бедняга висел, точно подвешенный для вяления хариус: ноги где-то вверху, спутанные, котомка тянет за плечи вниз и не дает поднять головы. Кажется, примерно так срабатывали ловушки, устраиваемые североамериканскими индейцами.
Пленник лишь слабо подергивался и сердито сопел, представляя себе, как дурацки-потешно он выглядит со стороны. Однако подоспевший на помощь напарник потешаться не стал.
– По голове крепко ударило? – обеспокоенно спросил он. – Вы знаете, такой звонкий был удар, что я уж, было, грешным делом, подумал: конец вашей
