Она осталась стоять в коридоре, а я направился обратно на кухню, стараясь держаться прямо меж медленно плывущих по кругу стен.
Там дядя Яша обнял могучей рукой дядю Валю за шею, едва не согнув вдвое, и медленно вывел гудящим басом в наступившей враз тишине:
Споем, товарищ боевой, о славе Ленинграда…
И посерьезневший Чечевицин откликнулся с другого края стола:
Слова о доблести его на целый мир гремят…
И подтянули, вступили женские голоса тети Жени, Зины и Люськи, и Георгий Амиранович вплел баритон в общий хор, и дядя Валя Хоппер вскинул вверх костлявый кулак, подпевая высоким тенором:
Отцы вставали за него, гремела канонада, И отстояли навсегда бессмертный Ленинград!И все разом уже, в полную силу, соединив звенящие голоса, как звучащие в унисон души:
Живи, священный город, Живи, бессмертный город! Великий воин-город, Любимый наш Ленинград!Я стоял, прислонившись к дверному косяку, и глотал невесть откуда взявшиеся слезы, и вспоминал, сколько раз вот так пели мы эту песню, все вместе, с отцом и мамой, и вспомнил еще вдруг сейчас, что тетя Женя девчонкой пережила блокаду и ее вытащили из разрушенного бомбой дома, зимой, после того, как она пролежала в руинах почти сутки, окоченевшую забросили в кузов грузовика, чтобы везти в общую могилу, но чудом заметили, что она жива – но вот только детей у нее после этого быть уже не могло; что у Деметрашвили на фронте погибли отец и два старших брата, и у его старенькой матери дома, в далеком Гори, хранятся две посмертные Золотые звезды Героев и шесть солдатских медалей “За отвагу”; что Чечевицина-старшего мать спрятала в подполе деревенского дома вместе с сестрой, а ее саму фашисты угнали в лагерь, где она без вести сгинула, как сотни тысяч других матерей, и что сам Чечевицин до конца войны обретался в партизанском отряде сыном полка, и сыпал сахар в топливные баки, а песок – в стволы “Тигров” и “Пантер”; вспомнил, как отец рассказывал про работу в две смены на заводе в блокадном городе, и про то, как ночами тушили с другими такими же ребятишками зажигательные бомбы на крышах; что сестра его погибла в разбомбленном немцами эшелоне вместе с сотнями ленинградских детей, которых вывозили в эвакуацию; что у дяди Яши на спине рваный шрам от пули из “Парабеллума” – комендант его городка развлекался стрельбой по мальчишкам…
Качает флаги на Неве осенний ночи ветер, Ночь ясная, как светлый день, над городом плывёт. Ведь город Ленина один на всем на белом свете, Кто посягнул на честь его, пощады не найдёт!Знаете, что такое антропный принцип? Если коротко: Вселенная существует, потому что в ней есть люди. Вся совершенная небесная механика светил и созвездий, атомов, квантов и струн имеет смысл лишь постольку, поскольку осмысленность ее бытию придает человек. И я подумал тогда, что и продолжает весь этот непостижимый в своей сложности и грозном величии Универсум существовать потому, что на Земле есть еще люди, чьи души ему соразмерны.
А песня звучала, набрав полную силу, наполняла пространство, плыла над безлюдным ночным проспектом, над пустырем, уносилась через железную дорогу до далекой Чугунной; и запоздалый прохожий, подняв голову к единственному светящемуся в это время во всем доме окну, улыбнулся и бодрее пошел дальше своею дорогой, подстроив шаг к строю и ритму:
Живи, священный город, Живи, бессмертный город! Великий воин-город, Любимый наш Ленинград!Глава 11
Инверсия бинарных оппозиций
Два дня прошли в странном, подвешенном ожидании. Теперь можно было не сидеть затворниками в пустой комнате, так что даже казалось порой, что мы и правда просто приехали к друзьям на побывку: домашняя стряпня, разговоры о разном по вечерам, шутки, воспоминания – и так было легче переносить то внутреннее напряжение, которое нарастало тем сильнее, чем ближе становилась ночь пятницы, к которой бесстрастно влекла нас реликтовая река времени Полигона. О предстоящем деле почти никто не говорил; наверное, так солдаты перед атакой, чтобы забыться, рассказывают анекдоты и вспоминают о доме, сидя в траншее и ожидая сигнала.
Добрые наши соседи окружали Яну и Савву трогательной заботой; только Люська, повинуясь какому-то особому женскому чувству, относилась к Яне с неприязненной настороженностью.
– Вертихвостка она, – сообщила мне Люська категорично. – Втравила мужика в неприятности. Ей-то что, у нее папа – важный начальник, даже если поймают, домой вернут, да и все. А вот ему жизнь поломала.
Я подумал, что Люська и сама не догадывается, насколько она права в суждениях и характеристиках.
Сама же Яна чувствовала себя превосходно: совершенно пленила девчоночьим обаянием тетю Женю и Зину, с энтузиазмом помогала им по хозяйству, мыла посуду, чистила картошку и надраила полы и сантехнику в туалете, чем покорила окончательно.
– Такого отца дочка, а никакой работы не боится! – умиленно восклицали женщины, и в этом тоже были абсолютно правы.
Пока Яна очаровывала соседок, Савва занимал разговорами дядю Яшу. Как и многие люди труда, не получившие в своей жизни иного образования, кроме восьми лет в школе и двух-трех курсов ремесленного училища, тот отличался любознательностью и крайне поверхностной, но разносторонней начитанностью, которая позволяла ему время от времени атаковать Савву неожиданными вопросами:
– Вот ты, к примеру, знаешь, кто паровой двигатель изобрел?
– Дени Папен? – предполагал Савва, подумав.
– А нет! Древний грек, Герон Александрийский, еще до нашей эры сконструировал шар, который вращался силой пара! Я вот за баранкой всю жизнь – и в курсе, а ты хоть и академик, а таких вещей не знаешь!
Савва щурился, улыбался, от научных дискуссий и новелл про кванты воздерживался, но зато без всякого снисхождения обыграл дядю Яшу в шахматы, шашки, домино и даже в карточного “дурака”, к которому тот прибег, как к оружию последней надежды.
Я проводил время в разъездах. Нужно было сделать несколько важных звонков, а с учетом обстоятельств, вряд ли разумно было бы названивать из телефона-автомата в соседнем дворе.
В четверг утром я первым делом позвонил на работу от станции метро “Удельная”. На этот раз никаких надрывных панических нот у полковника Макарова в голосе не слышалось, и он был бескомпромиссен, как пудовая гиря:
– Товарищ капитан, приказываю незамедлительно явиться к месту прохождения службы!
Мне почему-то привиделось, что в кабинете он не один и что за спиной его полукругом стоят люди с непростыми погонами и строгими лицами, внимательно слушая мой ответ.
– Так точно, товарищ полковник! – бодро ответил я. – Выезжаю!
И повесил трубку.
О том, что будет потом, я старался не думать.
Затем прокатился несколько остановок в метро, сделал пересадку, и из автомата около “Василеостровской” позвонил отцу на работу. Папа был сдержан, хотя и явно обрадовался, сообщил, что мама чувствует себя хорошо, а домой к ним пока никто не приходил. Я предупредил, что сегодня – завтра им
