Обычно за едой на нас троих хожу я, но меня до сих пор мутит, когда я думаю о еде, которую мы вчера сбросили в воду. Поэтому вместо меня сегодня пошла Байетт, и ей удалось отвоевать пачку сухариков. Она загребает себе горсть и протягивает пакетик мне.
– Тебе надо поесть.
– Попозже.
Я не могу есть. Я знаю, что мы выбросили еду не просто так, но от этого наблюдать за тем, как Байетт считает каждый сухарик, не легче.
– Гетти, можно тебя на минуту?
Это Уэлч. Я выворачиваю шею в ее сторону. Ее губы сжаты в тонкую нитку, но у меня возникает ощущение, что она волнуется – совсем как до токс, когда ловила нас после отбоя.
– Конечно.
Я встаю и иду к ней.
– Я оставлю тебе еды! – кричит Байетт. – Нравится тебе это или нет.
Не оборачиваясь, я машу ей рукой.
– Спасибо, мам!
Уэлч ведет меня в сторону коридора. Вблизи я замечаю, что ее лоб прорезали морщины, а глаза блестят, как будто ее лихорадит.
– Что случилось?
– Байетт права. Тебе нужно поесть.
– Я не голодна.
Не могу есть. Я сыта по горло.
Уэлч тяжело вздыхает.
– Гетти. – Она предельно серьезна. – Тебе нужно стараться лучше.
– Что?
Я и без того на пределе от одного только факта, что спустилась в вестибюль.
– Я уже говорила: твоя задача – показать всем, что все идет по плану. А ты вместо этого сидишь с таким видом, будто тебя сейчас стошнит.
– Я пытаюсь! – Я не могу скрыть раздражения.
– Значит, плохо пытаешься. – Она бросает взгляд мне за спину, туда, где сидит Байетт. – Обычно вы ходите втроем. Где Риз?
– Это к делу не относится.
Уэлч фыркает.
– К делу относится всё. После истерики, которую она закатила, когда тебя взяли в лодочную смену, вы двое в центре внимания. – Она подается ближе. – Девочки наблюдают за вами, Гетти. Я не знаю, почему вы сцепились, но я хочу, чтобы ты положила этому конец. Помиритесь. Делай что хочешь, Гетти, но верни всё как было. В норму.
– Это же Риз. Для Риз такое поведение и есть норма.
– Это не просьба, – резко говорит Уэлч. Ее челюсть сжата, глаза сверкают.
– Я поняла. – Я примирительно поднимаю руки. – Ладно, я с ней поговорю.
– Не рассказывай ей ничего, что ей не следует знать.
Я и в обычной ситуации почти ничего ей не рассказываю.
– Не буду.
Уэлч улыбается – если это можно назвать улыбкой – и кладет руку мне на плечо.
– Спасибо. Хорошо бы сделать это сегодня.
Она успевает отойти на несколько шагов, когда я не выдерживаю.
– Вас это не напрягает? Всем врать?
Секунду она медлит с ответом, потом поворачивается. Я вижу по ее лицу, как ей хочется поступить правильно, сказать все как есть, без скидки на возраст.
– Напрягает. – Она пожимает плечами. – И что?
Неужели это ничего не значит? – хочется выкрикнуть мне. Неужели это не имеет значения?
– Ничего.
Она кивает.
– Сегодня, Гетти.
Когда я возвращаюсь к Байетт, я понимаю, что она за нами наблюдала. Ее ногти обкусаны, а на лбу залегла складка.
– Мне нужно поговорить с Риз, – сообщаю я. – Найди нас через пять минут на случай, если она снова попытается меня убить.
– Она просто слегка тебя придушила, – говорит Байетт, но кивает и, когда я прохожу мимо, цепляется пальцами за петли на моих джинсах. – Поосторожнее, ладно?
Я улыбаюсь. Я всегда осторожна с Риз, несмотря на то что она со мной не церемонится.
– Само собой.
Когда отец Риз был здесь, с ней было проще. Едва на острове объявили карантин, мистера Харкера перевели на территорию школы и поселили в учительском крыле, и мы все делали вид, что это вовсе не самое странное из происходящего – что в одном здании с нами живет мужчина.
Он пробыл в школе примерно месяц. В то время мы запоминали такие вещи, но это было так давно, что почти стерлось из памяти. Остались только обрывочные воспоминания. Вот Риз с отцом завтракают в столовой, еще до того как мы пустили на дрова мебель. Вот Риз с отцом монтируют генератор во дворе. Вот они стоят на крыльце и рассматривают созвездия, и Риз смеется так, как никогда не смеялась со мной и Байетт.
Помню я и другое. Как он начал меняться – сперва медленно, из симптомов только беспокойные руки, желание рвать и царапать. Это была токс, хотя в тот момент мы еще не дали ей названия. Мы знали только, что недавно с мистером Харкером было безопасно, а теперь – нет. Недавно он был самим собой, а теперь его тошнит комковатой, как земля, черной слизью и он смотрит на нас пустыми глазами.
Риз игнорировала эти перемены, делала вид, что все идет своим чередом, поскандалила с Байетт – а на следующий день мистер Харкер пропал. Он оставил записку в куртке Риз, пока та спала, написал, что должен уйти. Что так будет безопаснее для всех.
Я помню, как она, проснувшись, побежала к забору; как разодрала ладони в клочья, царапая прутья, пытаясь вылезти на ту сторону. Но Тейлор держала ее, а мы с Байетт смотрели, как Риз рассыпается на куски. Когда она пришла в себя, какая-то часть ее так и не вернулась.
Я никогда не испытывала ничего подобного. У меня были долгие прощания в аэропорту и охота за новостями – но мой отец всегда возвращался.
Я нахожу Риз в роще черных сосен у воды, на том же месте, где нас впервые застала токс. Она сидит, дрожа и кутаясь в тонкую куртку, на той же низкой ветви того же дерева, и единственное, что отличает этот день от того, – это блеск ее серебряной руки.
