Воевода одобрительно тряхнул бородою:
— Такой-то мне и нужен! Знающий. Ну, каков ты молодец — я уж ведаю… — в голосе воеводы, до того вполне обычном и даже в чем-то мягком, вдруг прорезалась сталь. — За все, что натворил ты — сам знаешь, что положено! Так ведь?
— Так, княже… Да не так! — сверкнув глазами, Никита порывисто вскочил на ноги. — Ежели боярина Хомякина слушать, то да — страшней меня разбойника да лиходея нету! А ежели разобраться по чести…
— Разберемся, — с неожиданным спокойствием вдруг пообещал Потемкин. — Только сперва кое-что для государства российского сделаешь!
Молодой человек закусил губу, силясь унять охватившее его волнение, накатившее внезапно, словно холодная злая волна на мягкий песчаный берег:
— Я… я, княже, за-ради государя да Отечества на все готов!
— А я и не сомневался. Сомневался б — так ты посейчас здесь не стоял, — хмыкнув, воевода властно махнул рукою. — Ты садись, садись, Никита. В ногах правды нет.
— Да я ж, князь…
— Садись, дурная голова! — тряхнув бородой, прикрикнул Потемкин. — Садись. Молчи. И слушай…
Петр Иванович говорил долго и умно, многое из сказанного Бутурлин уже и так знал, но больше — догадывался, и теперь вот был рад услышать от государственного человека, волею царя Алексея Михайловича облеченного нешуточной властью — так сказать, услышать из первых уст.
Начал Потемкин со Столбовского договора, с признания захвата Швецией крепостей Корела и Нотебург и превращения Балтийского — «Варяжского» — моря во внутреннее шведское озеро.
— Понимаешь, Никита, крепко приглядывать за свеями мы более не можем. Ну, никак! Да и торговлишка наша северная… сам знаешь — в чужих руцех. Копорье да Ивангород нынче — тоже под свеями. В случае чего — Псков да Новгород обороним ли? Сильны шведы, сильны!
Тут воевода припомнил недавнее отречение от престола королевы Кристины. Нынче на шведский престол сел Карл Густав, король молодой да ранний, гремевший оружием и в Польше, и по всей Балтике, и ратных своих устремлений отнюдь не скрывавший. В богоспасаемом же царствии Российском тоже спокойствия не было и в помине! Еще толком от Смуты не оправились, как уже — Соляной бунт. Бунтовали в Москве супротив задранных цен на соль, бунтовали столь славно, что едва Кремль не снесли напрочь, вместе с царем и боярами. Еще Никон, патриарх, церковную реформу затеял — многие были против, многие.
Хоть и так — а воевать надо было, это все понимали…
Основные силы царь Алексей Михайлович двинул на Ригу, надеясь на морскую помощь союзных датчан… которые помогать нынче как-то не очень спешили. На Юрьев (Дерпт) отправилась рать воеводы Алексея Никитича Трубецкого…
— Ну а мы, Никитушка, ударим здесь, в Ингрии. На Ниен! Оттого к тебе и задачи — слушай внимательно да на ус мотай.
А Никита Петрович и так слушал, да на ус мотал! Куда уж внимательнее-то? Коль от этого нынче вся жизнь зависела. Впрочем, не только нынче — но и в ближайшем будущем. Ежели, конечно, получится до него дожить.
— Ну, вот так, Никита… — закончив речь, воевода развел руками. — Корабли уж сам захватишь. И людей найдешь. А баркас мы тебе дадим… или так, посуху доберешься?
— Посуху, — подумав, кивнул Бутурлин. — Свеи, ясно, про войско наше проведали. Всех подозрительных проверять будут. А на суше — легче уйти. Шмыгнули в лес — и нет нас.
— Нас? — князь вскинул глаза.
— Людишек с собой верных возьму. Коли, княже, дозволите.
— Да бери… Смотрите только раньше времени не попадитесь.
— И мне б еще лошадей…
— Дам все, что надо… Не думай. Еще и слова тайные к верным нашим людям в Спасском селе дам. Нарва, она же Везенберг, Рига, Ревель. Запомнил?
— Запомнил… И вот еще, батюшка-воевода… Человечек тут один в остроге сидит… — вдруг вспомнил Никита. — Казни дожидается…
Потемкин насупился, побарабанив по столу тонкими, унизанными драгоценными перстнями пальцами.
— Кто таков? Вор, лиходей, разбойник?
— Еще и пират… — мягко улыбнулся лоцман. — Зовут — Петруша Волк…
— Петруша Волк?! Это не тот ли… — воевода резко оборвал готовый вырваться гнев. Усмехнулся: — Пират, говоришь? Точно ли? Откуда в глуши здешней пираты?
— Я проверял — паруса знает и в такелаже не путается.
— Ну, пусть будет… — Петр Иванович покивал и ухмыльнулся в бороду. — Разбойники да пираты… пущай все матушке России послужат! Нынче уж время такое, военное… Хотя — а когда другое бывало?
* * *Вся компания отправилась в путь рано утречком, еще до того, как первые лучи солнца стали золотить высокие вершины елей, угрюмо корявившихся по обе стороны широкого, хорошо наезженного тракта, ведущего к Неве-реке, к крепости Орешек, и дальше — через перевоз — к Ниену.
Впереди, на гнедом жеребце с красной попоною, ехал Никита Петрович, одетый как средней руки купец. Коричневый суконный кафтан, крашенный луковой шелухой, такого же цвета шапка, узорчатые сапоги. На поясе — объемистый кошель и сабля — для самозащиты, на торговом-то пути, да еще в чужедальней сторонке, всякое случиться может.
Одетый почти точно так же Петруша Волк — бывший лиходей и пират — почтительно держался чуть поодаль, как и положено приказчику. Только лошадь у него была не гнедая, а серой, мышиной, масти.
Еще два таких же мышиных конька тащили большую телегу, в которой сидело двое слуг — Игнатко с Ленькой. Правили лошадьми да присматривали за надежно укрытым рогожкою грузом. Везли «уклад» — хорошо прокованные железные крицы, пользовавшиеся спросом в Ниене. Запряженные в телегу лошадки от груза особо не надрывались — дорога-то была хорошей, наезженной, да и местность кругом безо всяких тебе подъемов и спусков — ровная, как стол.
Впереди — в полсотне саженей — и примерно на таком же расстоянии позади, тоже продвигались караваны тихвинских, вологодских да устюженских купцов, особо промеж собой не общавшихся, но державшихся вместе, чтоб, в случае чего, друг другу помочь.
Расстилавшаяся вокруг местность казалась бы весьма дикой и безлюдной, если б не встречные и попутные телеги, всадники, путники. Крестьяне везли на телегах и санях-волокушах свежее высохшее сено,
