– И тебе наверняка придется, – сказала Хейзел. – Но не забывай: сегодня мы должны лишь осмотреться и собрать информацию. Нужно быть незаметными.
– Да, Мэг, – подтвердил я. – Потому что, как ты помнишь, Аполлон зрит смерть в Тарквиния могиле. Если я и должен узреть смерть, то лучше я при этом спрячусь в тени и потихоньку ускользну, чтобы она меня не заметила.
Вид у Мэг был возмущенный, словно я предложил ей сжульничать в игре в догонялки:
– Ладно. Думаю, я смогу быть незаметной.
– Отлично, – кивнула Хейзел. – И, Лавиния: никакого шума, – добавила она, явно имея в виду лопнувший пузырь из жвачки.
– Считаешь меня полной дурочкой?! Я могу передвигаться очень тихо. – Она пошевелила ногами. – Я же типа дочь Терпсихоры.
– Хм, – сказала Хейзел. – Что ж, ладно. Всем собираться и немного отдохнуть. Встретимся на Марсовом поле на закате.
Предполагалось, что отдых – простое задание.
Мэг отправилась изучать лагерь (читай: снова глазеть на единорогов), а я остался один в комнате над кофейней. Лежал на своей койке, наслаждался тишиной, рассматривал посаженные Мэг ирисы, которые уже цвели в ящике за окном. И никак не мог заснуть.
Рана на животе болела. Голова гудела.
Я думал о Хейзел Левеск, которая считает, что Фрэнк избавил ее от проклятия. Каждый заслуживает встретить кого-то, кто смоет с него проклятие, дав почувствовать себя любимым. Но мой рок был иным. Самые серьезные мои романы заканчивались бо́льшим количеством проклятий, чем те, от которых они избавляли.
Дафна. Гиацинт.
А затем и Кумская Сивилла.
Я вспомнил тот день, когда мы с ней сидели на пляже, и Средиземное море расстилалось перед нами как лист синего стекла. Позади нас, на холме, где располагалась пещера Сивиллы, росли оливы, иссыхающие под палящим солнцем Южной Италии, и монотонно стрекотали цикады. Вдали в дымке маячила пурпурная громада Везувия.
Сложнее было воскресить в памяти образ самой Сивиллы – не той сгорбленной седой старухи из тронного зала Тарквиния, а прекрасной молодой женщины, какой она была на том пляже столетия назад, когда Кумы еще были греческой колонией.
Мне нравилось в ней всё: как искрятся на солнце ее темно-рыжие волосы, озорной блеск ее глаз, непринужденная улыбка. Казалось, ей не было дела до того, что я бог, хотя она отринула все, чтобы стать моим Оракулом: семью, будущее, даже собственное имя. Посвятив себя мне, она стала называться просто Сивиллой, гласом Аполлона.
Но этого мне было недостаточно. Я был сражен. Убедил себя, что это любовь – настоящее чувство, которое очистит меня от ошибок прошлого. Я хотел, чтобы Сивилла была со мной вечно. И я начал ее уговаривать.
– Ты можешь быть не просто моей жрицей, в тебе заложено куда больше, – убеждал я ее. – Выходи за меня!
Она рассмеялась:
– Ты, наверное, шутишь.
– Нет! Проси взамен что угодно, и я дам тебе это.
Она покрутила темно-рыжую прядь:
– Я всегда хотела быть просто Сивиллой, указывать здешним людям путь к лучшему будущему. Ты уже дал мне это. Так что ха-ха. Ты в пролете!
– Но… но ведь тебе отпущено времени всего на одну жизнь! – сказал я. – Если бы ты была бессмертной, то могла бы вечно направлять людей к лучшему будущему вместе со мной!
Она искоса посмотрела на меня:
– Аполлон, перестань. Я бы надоела тебе к концу недели.
– Никогда!
– Хочешь сказать… – она зачерпнула две горсти песка, – что если я захочу жить столько лет, сколько здесь песчинок, ты исполнишь мое желание?
– Исполнено! – объявил я. И тут же почувствовал, как часть моей силы влилась в поток ее жизненной энергии. – А теперь, любовь моя…
– Стоп, стоп! – Она рассыпала песок, вскочила на ноги и попятилась, словно я вдруг стал радиоактивен. – Я говорила гипотетически, красавчик! И не давала согласия…
– Что сделано, то сделано! – Я встал. – Желание нельзя забрать назад. Теперь ты должна выполнить свою часть уговора.
Ее взгляд испуганно заметался:
– Я… я не могу. Не стану!
Я рассмеялся, думая, что она просто нервничает, и распахнул объятия:
– Не бойся.
– Естественно, я боюсь! – Она снова попятилась. – С твоими возлюбленными всегда случается что-нибудь ужасное! Я просто хотела быть твоей Сивиллой, а ты все усложнил!
Улыбка сползла с моего лица. Происходящее остудило мой пыл, и я почувствовал, как внутри меня поднимается буря.
– Не зли меня, Сивилла. Я предлагаю тебе всю Вселенную. Я подарил тебе почти вечную жизнь. Ты должна заплатить за это.
– Заплатить?! – Она сжала кулаки. – Ты что, считаешь это сделкой?
Я нахмурился. Все явно пошло не так, как я задумал.
– Я имел в виду… Конечно, я не…
– Что ж, владыка Аполлон, – прорычала она, – если это сделка, то я предпочитаю отсрочить платеж до тех пор, пока ты не выплатишь мне все, что пообещал. Ты сам сказал: почти вечная жизнь. Я буду жить до тех пор, пока не закончатся годы, числом равные песчинкам, так? Возвращайся ко мне, когда это время истечет. И, если твое желание не изменится, я буду твоей.
Я опустил руки. Внезапно я возненавидел в Сивилле все, что мне в ней нравилось: ее своенравие, отсутствие священного трепета передо мной и ее приводящая в бешенство недосягаемая красота. Особенно красота.
– Хорошо. – В моем голосе звучал холод, опасный для солнечного божества. – Хочешь обсудить условия контракта, написанные мелким шрифтом? Я обещал тебе жизнь, но не молодость. Ты проживешь эти столетия. И останешься моей Сивиллой. Я не могу забрать то, что было даровано. Но ты состаришься. Иссохнешь. Но не сможешь умереть.
– Лучше уж так! – дерзко ответила она, хотя ее голос дрожал от страха.
– Отлично! – рявкнул я.
– Отлично! – крикнула она в ответ.
Вокруг меня столбом вспыхнуло пламя, и я исчез, понимая, что действительно усложнил все до невозможности.
С течением веков Сивилла иссохла, как я и предрекал. Ее тело просуществовало дольше, чем тела простых смертных, но боль, которую я ей причинил, ее непрекращающаяся агония… Даже если бы я пожалел о своем поспешном проклятии, я не смог бы его отменить – как и она не смогла бы забрать назад свое желание. Наконец, на закате Римской империи, до меня дошли слухи, что тело Сивиллы рассыпалось, но она по-прежнему не может умереть. Ее слуги хранили ее жизненную силу – едва различимый шепот – в стеклянном сосуде.
Я полагал, что сосуд этот потом затерялся. Песчинки Сивиллы наконец иссякли. Но что, если я ошибся? Если она жива, то ее тихий шепот едва ли станет продвигать Аполлона в социальных сетях, заделавшись инфлюенсером[28].
Я заслужил ее ненависть. Теперь я это понимал.
Ах, Джейсон Грейс… Я обещал тебе помнить, что значит быть человеком. Но почему человеческий стыд причиняет такие муки?! Почему его нельзя отключить?!
Думая о Сивилле, я не мог не обратиться мыслями к еще одной девушке с проклятием – Рейне Авиле
