Хитроумные заклятья не смогли сделать ничего. Разум здесь бессилен так же, как и магия.
Последняя наша надежда – на доброе сердце. На теплое желание помочь.
Там где сдаются великие, приходит черед малых.
Где сдается мудрость, приходит черед безумия…
– Давай-ка отнесем его на солнышко, – сказал Колл, идя по галерее кургана, будто тот был его собственным двором.
За свинопасом вперевалочку шла полная немолодая женщина в белом платье, и Марх не сразу понял, что это Хен Вен решила сменить обличье на человеческое.
– Вы?! Я должен был сообразить сразу…
– На воздух его, на воздух, – кивнула Хен Вен. – Мальчику душно здесь. Ишь, заклятий-то сколько… и как вы весь курган ими не разворотили.
Она хмыкнула – почти как хрюкнула.
Марх и Колл взяли Друста – один за голову, другой за ноги – посмотрели друг другу в глаза и… легко и мягко миновали грань миров.
Корнуолл. Утро. Менгир на холме. В низине – хижина Колла.
– Отнесем туда?
– Нет, положите здесь, – возразила Хен Вен.
Она не меняла обличья.
– Что ты делаешь? – изумился Марх. – Тебе же нельзя в мире людей быть…
– Это уже неважно, – мягко улыбнулась она. И хозяйским тоном велела королю: – Сбегай вниз, принеси воды. Мальчик захочет пить, когда очнется.
Марх со всех ног помчался к дому.
Король прибежал назад очень быстро, но Хен Вен, видно, уже успела сделать то, что не под силу оказалось Властителям Аннуина. Друст полулежал на коленях у Колла, глаза юноши были открыты, взгляд – ясен, и только по закушенной губе было видно, какую сильную боль он терпит.
– Ддя… дя… – выдохнул Друст.
– Жив!
Тот снова закусил губу и чуть опустил веки, что означало согласие.
Марх налил воды к долбленую чашу, поднес к губам племянника.
– Пей.
Друст выпил половину и откинулся назад: даже простой глоток был для него сейчас слишком трудным делом.
Неподалеку в траве свернулась калачиком Хен Вен – всё еще в человечьем облике. Марх подошел к ней, хотел сказать, как это опасно – играть обликами в мире людей, тронул за плечо…
Мертвое тело упало спиной в траву.
– Ка-ак?!
– А как ты думал? – нахмурился Колл. – Она отдала свою жизнь ему. Он был хорошим свинопасом когда-то… она отблагодарила.
Марх молчал. Хен Вен за Друста… король со стыдом понимал, что эта жертва его более чем устраивает.
– Она много потрудилась для мира людей, – проговорил Свинопас. – Теперь отдохнет в Аннуине век-другой. Потом посмотрим.
– Дя…дя… – снова заговорил юноша, – послушай…
– Молчи, молчи! Тебе надо отдыхать, потом поговорим.
– Нет… – он с трудом выталкивал из себя слова. – Рану не вылечить… не здесь… мне надо в Ирландию…
– Что?! Ты сошел с ума?!
– Да… Я всегда был… сумасшедшим. Когда пошел к Гвидиону… особенно…
– Друст, тебя там убьют!
– Нет… послушай… отправь меня в ладье… по морю… наугад… может быть… мне надо западнее Эрина… там острова… чародеев… море вынесет…
Король уверился, что у племянника – бред и спорить не о чем.
– В замок, – приказал он Коллу.
– Нет, – возразил старый Свинопас. – Мальчик прав. Жертвы Хен Вен оказалось недостаточно. И никто лучше Друста не знает, как исцелить его рану.
– Колл, мальчик бредит, но ты-то! Ты хочешь, чтобы я своими руками отдал его Манавидану на расправу?! Мне мало смерти Ирба?!
– Дядя… я здесь долго не… проживу…
– Вот именно, – прорычал Колл. – Если ты не отправишь его по морю – он наверняка умрет здесь.
– А там…
– А в море или в Ирландии он рискует тем же. В Ворруд Манавидан не сунется, так что худшее, что грозит Друсту – тенью придти к Рианнон. Смерть его ждет везде – но за морем есть надежда выжить.
Марх покачал головой:
– Это безумие.
Колл хмыкнул:
– Не большее, чем отправлять юнца побеждать Гвидиона.
Кромка прибоя: Марх
Ладья. Всё готово… хотя что там готовить? Запас пресной воды, несколько лепешек и твоя арфа.
Слишком мало, чтобы выжить.
Чтобы уповать на чудо – в самый раз.
Я несу тебя на руках. Ты такой легкий… еще мальчишка, в сущности.
Что я делаю?! Это безумие – отдать тебя на волю волн. Это медленная смерть…
Я сошел с ума. Я слушаюсь твоего бреда. Так же нельзя!
Но именно так и надо.
На тебе туника из шерсти Хен Вен. И золотой волос в ней. Ты ослушался меня, дерзкий юнец.
Какое это имеет значение – теперь? Но всё же я провожу пальцем по волосу, с укоризной смотрю на тебя. Будто нет ничего важнее того нарушения мой воли.
Ты говоришь еле слышно:
– Накажи меня за ослушание, дядя.
Я киваю:
– Когда вернешься – непременно накажу.
Когда вернешься…
Твои губы чуть растягиваются в улыбке. Я улыбаюсь в ответ.
Скалу сдвинуть проще.
Кромка бреда: Друст
…белее молока. Море вокруг меня – белее молока. Я стою в ладье… то есть лежу, но всё равно – стою.
Я оборачиваюсь и вижу: у берега море ярится, и на волне, как на скале, стоит огромный черный жеребец, он бьет копытами в воздухе, и от его яростного ржания осыпаются камни со скал.
Не тревожься, отец. Посмотри, это же так ясно: я вернусь.
Так был отмечен след Хен Вен по мягкой лесной земле. Так снегом был занесен путь Ллаунроддеда, даже если древнейший из сидхи шел по летним цветам. Так была проложена моя дорога в Гвинедд.
Вслушайся в звуки арфы, отец. Мне не нужно трогать струны, чтобы она пела. Ее голос чист и ясен: я движусь не прочь от Корнуолла, я возвращаюсь домой. Только вот путь мой пролегает через западный остров.
Ты еще накажешь меня за то, что я осмелился поднять золотой волос твоей невесты.
Кромка
тихо тает туман
сплетаются белесые пряди
размывается молочная мгла
полнится песнью простор
светом слиты море с небом
спокойно вечному стоять на свете
возвращаться вечному млечным мороком
далека и мягка дорога мороков – не мраком, но светом устлана
нет моря, нет неба – лишь свет, лишь туман, лишь песнь переливается
легко плыть по радости
…Когда Манавидан очнулся – было уже поздно: волны выносили ладью Друста на ирландский берег.
Правда, владыка морей тотчас утешил себя: наследник Марха защищен священной бороздой даже в открытом море, его ладью невозможно было потопить, хобы и не играла там арфа Древнего.
В конце концов, всё не так плохо: Друст оказался в стране, где ему не простят убийство Мархальта, так что приемышу Марха отнюдь не повезло.
Разве что его, Манавидана, от хлопот избавили.
Ирландский узор
…Эссилт разбудил рассветный холод. Всё-таки лето уже кончилось, и пусть дни по-прежнему теплы, но ночи стали совсем другими.
Очаг догорел; ежиться под шкурами девушке не хотелось, и она решила прогнать холод холодом – пробежкой через туман.
Весь дом еще спал, Эссилт торопливо оделась и на цыпочках выскользнула в белую мглу.
Дорогу к морю она нашла бы и в кромешной тьме – впрочем, сейчас она бежала в кромешной белизне, если можно так сказать.
Под лучами восходящего солнца туман из белого становился золотым, оставаясь таким же плотным. Эссилт замерла: она стояла посреди сияния, в котором, однако, нельзя было увидеть ничего. Этот свет был сам по себе, у него
