– Что же ты не подкрасила ничего? Ни скамейку, ни оградку? Ведь ошершевело всё. Осыпалось, облупилось. Неужели трудно было на родительские приехать и освежить?
Городсковой нечего было сказать, уводила глаза.
По дорожке за оградками прошла худая старуха с палочкой. Скрюченная, как скоба. Забыв про «покраску», Городскова невольно сравнила её с сестрой. Такой же тощей и длинной. Но Галина сидела очень прямо. С прямой спиной и задранным подбородком. Нет, такую время не согнет. Не скрючит. Так и останется прямой палкой. До последнего своего дня.
Приобняла сестру. С навернувшимися слезами покачивалась с ней. «Что это опять за нежности?» – ворчала та. Но мирилась.
Надгробные медальоны с папой и мамой словно спятились в темноту. Атеистические две звёзды над ними стали черными.
<p>
</p>
Что бы ни говорилось два дня назад, но Галина должна была увидеть Дмитриева. Так называемого дедушку и прадедушку. Дала себя уговорить сестре. И в пятницу отправились на его дачу. Посмотрим, что за гусь. Пёстрое платье на решительно шагающей Галине взбалтывалось сзади как погоняло, летняя шляпа её имела вид птицы, присевшей для взлёта.
Дачный домик Дмитриева Галина одобрила, приняла: свежепокрашенный, с побелённой трубой, весь утопающий в зелени. Хороший домик, ухоженный. И забор не облезлый. Не то что оградка у некоторых. На кладбище.
Однако во дворе, знакомясь с натуральным лысым козлом в висящих плавках, Галина Ивановна смотрела в сторону. Развесил яйца без стыда и совести и жмёт, главное, руку.
Пошли в дом. «Козёл» шёл впереди, растопыривался на крыльце, болтал меж ног своей колокольней. Да-а, вот Катюшка попала.
В доме, как увидев спасенье своё, крепко прижала кучерявую вскочившую голову к своей тощей груди.
Глубоким голосом Фаины Раневской экзальтированно говорила:
– Роман! Как я рада тебя видеть! Роман!
Рома видел родную сестру бабушки всего один раз. Три года назад. В Сургуте. Поэтому несколько испуганно мычал у неё на груди:
– И я вас, тебя Галя! И я вас!
Галина Ивановна отстранила мальчишку от себя. На вытянутые руки. Повертела, как маленького: вот же, нормальный человек, полноватый, правда, тоже в плавках, но с почти не видным детским писюном. Как и положено у полных детей. А у тощего козла-то!
Толклись в кухне, не знали, кому куда. Тоже как спасаясь, Екатерина Ивановна разливала из термоса по тарелкам окрошку, привезённую с собой. Один Рома заширкал ладошками. Один обрадовался.
Сели за стол. Так и не одевшись (а чего ещё! – на даче), Дмитриев выдернул откуда-то бутылку. Как иллюзионист из рукава. Которого на нём не было. Хмурый фокусник. Налил сёстрам. Себе. Роме не положено. Уже загребает ложкой.
– С приездом вас! – ткнул стакашком в стакашек приехавшей. Не назвав её никак. Ни по имени, ни по отчеству.
Маханул. Начал шумно хлебать.
– Ну как там?
– Где?
– У вас в Сургуте.
– Нормально.
Это разговор. С приехавшей. Вот это хам, удивлялась Екатерина Ивановна. Впрочем, Галина тоже не оставалась в долгу, всё время подпускала ехидные, с подтекстом вопросики старику. О здоровье. Ничего не беспокоит? Простатит, к примеру? И победно поглядывала на сестру, когда старик от такой наглости не знал даже, что ответить. Два непредвиденно столкнувшихся антагониста сидели за столом. Один с коричневой лысиной, поджарый, весь как из коричневых ремней скрученный, другая – одетая в пёстрое платье без рукавов, с жидкими тощими руками в пятнах.
После окрошки пошли поливать огород. Дмитриев всё время вырывал у Галины шланг, показывал как надо. Свищёв на своём огороде вообще опупел: уже две бабы на судне!
Было понятно, что Дмитриев и Галина никогда вместе не сварят каши.
После полива старик сразу увёл мальчишку на рыбалку. И, как оказалось, далеко от места купания, от своей берёзы. Потому что, когда сёстры пришли туда – рыбаков с удочками не увидели. Ни ниже по течению, ни выше.
– Смылся, – зло сказала Галина, снимая пёстрое платье. Даже забыв про шикарный свой купальник под ним. С красивыми вышитыми чашками. Который, казалось, так и приехал вместе с ней из далёких семидесятых. Правда, «шикарный» обвис сейчас на ней, сморщился как на водолазе. Да и показывать его было некому. Одна мелкотня, кипящая в речке.
С разбега плюхнулась в воду, поплыла. Катюшка наяривала за ней сажёнками.
Загорали на песке. Галина лежала на спине, подняв тощее колено как облысевший черепок. Глаза темнели из-под полей шляпы. Тихо, зло говорила:
– Эгоист чистейшей воды. Кроме себя, единственного, никого для него вокруг нет. Притом, эгоист ещё физически крепкий. Смотри, какой поджарый. Ни жиринки на нём. Такой всех переживёт. Никто ему не нужен. И ты хочешь рассказать ему всё. Дура. Ничего, кроме унижения и стыда, потом не будет. Ещё начнет требовать доказательств. Какие-нибудь дээнка проводить. В лучшем случае, отпихнёт вас всех от себя. Разом. Тебе нужно такое, Катюшка? – Приподнялась даже на локоть. Ожидая ответа.
Нет. Катюшке такого не нужно. Катюшка косо сидела, не видя, смотрела на сеющийся песок из своего кулака. Сперва из одного кулака, потом из другого.
Ближе к вечеру, после «жарёхи» рыбаков, Галина вытерла салфеткой губы, встала из-за стола:
– Ну, пора и честь знать. Спасибо за гостеприимство.
– Можно бы ещё пожить, – разрешил Дмитриев, обсасывая хвостик. Плотвички.
– Да нет уж. Спасибо. Пора. Вечером на поезд.
Галине «на поезд» нужно было в воскресенье, на девятичасовой. Екатерина Ивановна злилась от такого вранья, но тоже собиралась. Как же, ведь нужно проводить теперь гостью. Сегодня. В девять. Специальный поезд для гостьи подадут. Рома недоумевал, ничего не мог понять.
Во двор, на удивление, Дмитриев вышел одетым. В клетчатую рубашку и штаны. Смотрел, как старуха тискает Рому, прижимает. Сейчас заревёт на всю округу. На потеху Свищёву. Который уже высунулся, раскрыл рот.
Подошла. Вплотную. Искала слова на шее у него и груди. (Чувствовал её дыхание.) Видимо, чтобы сказать на прощанье пару ласковых.
Городсковой казалось, что если два эти стальных бездушных шара, как в физике, сблизятся ещё хоть на сантиметр – неминуемо шибанёт молния. Белый разряд. К счастью обошлось. Сестра только тряхнула руку Дмитриеву:
– Счастливо оставаться, Сергей Петрович!
Галина шла, кипела:
– Вот козёл, так козёл! (Она, видимо, думала, что «козёл» будут её удерживать, хватать за подол: не уходи, вернись!) Видела я козлов, но таких… И ты такому хочешь всё рассказать?
Екатерина Ивановна несла сумки, хмурилась, сама уже не знала, чего хочет.
<p>
</p>
Галина Ивановна смотрела на странного кота, который не ел свежую рыбу. Только с опаской обнюхивал.
– Чего это он?
– Не пробовал, наверное, никогда сырой рыбы, – предположила Городскова. – Сгибалась, поощряла кота: – Ешь давай, дурак, ешь!
Феликс взял, наконец, в зубы плотвичку и понёс. Как пойманную мышь. Исчез в дыре. Однако тут же вернулся – и понёс вторую рыбёшку. Опять как мышь.
– Тоже с большим приветом, –
