Табашников ощупал лицо. Точно – матёрая морда экстремиста.
Хохотали оба. Освобождались. Тут же появилась бутылка на столе. А к ней и закуска.
– Ну, давай, за твоё выдворение. Экстремист!
Выпили, стали есть.
– А если серьёзно, ты прав в одном: слишком много стали болтать о войне. Притом о ядерной. Слишком много ружей подвесили. Прямо спорт какой-то начался. Кто больше подвесит. То в одном месте, то в другом. Дрищем уже от страха, а всё подвешиваем. Нам всё нипочём!
Табашников сдался, покорно слушал свои же слова, которые теперь Агеев говорил. Пусть его открывает Америку. Он всегда любит осёдлывать чужих коней и скакать как на своих.
В телевизоре давно шло другое. Медицинское.
Ведущая с круглым лицом и жёлтыми лепестками волос походила на круглую ромашку в очках с большими диоптриями. Увеличенные глаза её будто белены объелись – были мутны, бессмысленны. С добровольцами (почему-то больше женщинами) обращалась как с неразумными даунами в детском саду. Поучала, направляла чуть не за руку, запрещала трогать медицинские муляжи. Постоянный кореш ее в синей робе врача, лысый еврей из Израиля, вторил ей. Но на свой лад – с ужимками, с прибаутками. Они переглядывались между собой со смехом в глазах. Как двое полноценных, нормальных среди всё тех же даунов из детского сада. Которые упорно вели себя неправильно, неразумно.
Без всяких обсуждений Табашников переключил канал. Но нарвался на оппозиционный. И оба друга замерли, забыв о поднятых рюмках.
Ведущий, толстенький, как гоблин, всё время смотрел на собеседника поверх очочков. Губки у него походили на только что завёрнутый пельмень. Его постоянный оппонент – сивобородый, лысый, с косицей на затылке – сидел очень прямо, со сжатыми кулачками на столе, как сокол, вцепившийся в ветку. На всё у него был готов ответ.
Гоблин пытался вывести сивобородого на нужный ракурс темы, но тот спокойно гнул своё самодовольным голосом.
Агеев смотрел:
– С этим козлом с косицей говорить – всё равно что с непойманным браконьером на берегу. О разведении осетровых рыб. Выключи ты его к чёртовой матери. Вместе с гоблином.
Выпили. Дальше закусывали. Табашников достал холодца и остатки винегрета.
Как бы то ни было, бутылку прикончили. Несколько окосели. Ни о каких ракетах через лужу уже не помнили, забыли. Лысая голова с горбатым носом соловела, плавала над столом. Больше, чем голова с ноздрями. Явно хотела спать.
– Ты бы прилёг на диване в комнате, – посоветовал Табак, крепче на водку, устойчивей. Помог подняться, проводил.
Агеев брякнулся на спину и сразу завсхрапывал. Старик вообще-то, смотрел Табашников. Раскрытый ротик часто дышит. Боится не догнать своё же дыхание.
Вернулся в кухню, убрал со стола, стал мыть посуду.
Заползал, засипел на чистом столе мобильник Агеева. Табак открыл экран – Мария.
– Да, Маша.
– Ты где опять шляешься! – накинулась «на мужа» Мария. – Юльку нужно купать. Я что, разорваться должна?
– Маша, – мягко прервал Табак, – я это, Евгений. Гена отдыхает. – Мол, тише, не кричи – разбудишь.
– Что это ещё такое!
– Гена притомился маленько. Извини его. – И Табак выключил мобилу. Хихикнув. Как нашкодивший пацан. Дескать, обманул.
Не тут-то было – снова мобильник заползал, зазудел.
Табак на цыпочках понёс пластиковую включившуюся бомбу в комнату. Водил ею над ухом притомившегося.
– Что, что! – вскинулся тот на локоть.
– Маша, – шёпотом предупредил друг. И отдал бомбу.
Агеев мгновенно преобразился. Бодро ответил:
– Да, Маша, слушаю тебя! – Дескать, всегда на посту.
Табашников вытирал посуду в кухне, невольно слышал, как друг оправдывается, защищается («Ну что ты, Маша, просто прилёг на десять минут, да трезвый я! трезвый!») и, не узнавая себя, уже злорадствовал – несчастный лысый дуб, по его же поговорке, как раз был с дятлом, с навек привязанным на верёвку дятлом. Который долбил и долбил его сейчас. Отлетал на длину верёвки, прилетал, и снова долбил. Хихихихи!
<p>
<a name="TOC_id20243530" style="color: rgb(0, 0, 0); font-family: "Times New Roman"; font-size: medium; background-color: rgb(233, 233, 233);"></a></p>
<a name="TOC_id20243531"></a>2
В армию на перроне вокзала девятнадцатилетнего Евгения Табашникова провожали родители и невеста. Галина Голубева.
Как и положено призывнику, Евгений был хорошо поддат, но озабочен – он потерял где-то кепку. Всё время поворачивал по сторонам большую серую голову, остриженную под ноль, искал. Был он в тонкой, уже воинской телогрейке (ещё отцовой), в кедах, с рюкзачком на плече, а вот головного убора на голове – не было. Непорядок.
Галина висла на любимом, плакала, только что не выла, будто на войну провожала. Интеллигентные родители смущались. Не знали, как вести себя в подобных случаях. Впрочем, Наталья Сергеевна не выдержала, тоже прижала голову сына. Прижала как большого ребёнка, раскачивая его и плача. Евгений успокаивал, бурчал на широкой груди: «Я в порядке, мама, в полном порядке».
Прозвучала команда «по вагонам!», ударил духовой местного гарнизона, и полупьяные призывники вяло полезли в третий и второй вагон, теряя за собой, как багаж, невест и родителей.
«Не плачь, девчонка, пройдут дожди! – маршеобразно лупил оркестр, – солдат вернётся! ты только жди!»
Евгений так и уехал без кепки.
На первом же построении по прибытии в часть, возле учебки старший сержант Зубцов сразу обратил внимание на невысокого призывника с большим обритым кумполом. Серым, как туман.
– Почему без головного убора, призывник?
– Потерян в неравном бою, товарищ старший сержант! – громко выкрикнул призывник. – В бою с зелёным змием!
Шеренга грохнула.
– А-атствить! Однако ты юморист, – со смехом в глазах разглядывал призывника сержант Зубцов. – Не хочешь ли поработать на кухне?
– Так точно, товарищ старший сержант! Очень хочу! – опять выкрикнул большеголовый под хохот шеренги.
Так Евгений Табашников в первый же день службы, едва ступив на территорию части, получил свой первый наряд вне очереди. Не дойдя даже до казармы. Не захватив даже, как хотел, кровать у окна.
Зато под присмотром другого сержанта, Чижова (Зубцов – Чижов, Чижов – Зубцов – футболисты), самым первым переодевался в каптёрке. По-быстрому напяливал хэбэшку и кирзачи. И получил, наконец-то, пилотку самого большого размера, какой был.
Повернулся к сержанту Чижову:
– Я готов, товарищ младший сержант! – Дескать, прошу препроводить меня на кухню.
Младший сержант Чижов не узнал новобранца – пилотка на голове у малого сидела вроде кораблика на серой воде. На серой воде водоёма. Сказал наконец:
– Ну, ладно. Пошли, что ли. – И добавил: – Голова.
Так Евгений Табашников получил в армии сразу и новое прозвище – Голова. У него хватило ума не обидеться на Чижова, ну и на товарищей, которые тут же подхватили прозвище. Посмеивался вместе с ними, раскуривая папиросы в специально отведённом месте рядом с плацем. Месте вроде детской песочницы, с низкими лавочками вокруг неё. Курил, посмеивался себе, юморил. Поэтому
