Евгений Табашников попал на службу в Забайкалье, прямиком в городок Борзя-3 у границы с Китаем, в мотострелковый полк. В первые два месяца до принятия присяги как положено проходил «курс молодого бойца». В учебных классах заучивал наизусть устав и шустрил с разборкой и сборкой АКа. А на плацу «тянул носок» – это когда человек тридцать замирают с поднятой вытянутой ногой и по команде опускают её, задирают другую ногу и снова ждут, когда скомандуют опустить, напоминая с такими ногами падающих бестолковых гребцов на галерах. Которые никак не могут понять элементарного. С точки зрения Зубцова и Чижова. (Зубцов – Чижов, Чижов – Зубцов – пасующие футболисты). «Курсант Табашников, бегом арш!» (Чижов). «Курсант Табашников, пятьдесят раз отжаться!» (Зубцов.) «…сорок один, сорок два… Да куда пошёл, куда! Назад! Вон туда иди, там казарма. Голова!» (Всё тот же Зубцов.)
В день принятия Военной присяги весь полк выстроили на плацу. Новобранцы стояли в центре шеренги двумя отделениями. Кто стоял впереди, тому доверили автомат на грудь.
Полковник Самохвалов под знаменем полка обратился к новобранцам с краткой речью. Он походил на самовар в золотом поясе. Он напомнил новым воинам, что принятие воинской присяги есть почётная и ответственная обязанность, которая возлагается на военнослужащих по защите Отечества. Затем по списку громогласный старшина Голотов начал вызывать воинов, которые должны принять присягу. И каждый воин, чеканя шаг, выходил с автоматом на груди, поворачивался к строю и, удерживая левой рукой большой буклет, кричал, пищал или басил текст присяги. Наизусть. Потому что всё равно в буклете, кроме слившихся строк, ничего разобрать было нельзя. Расписывался в амбарной книге (ну, что прокричал), поворачивался и чеканил шаг обратно в строй. Отдавал автомат следующему. А сам вытирал пот со лба за спинами у товарищей. Во всяком случае, так было у Табашникова.
После того, как оба отделения приняли присягу и Самохвалов коротко поздравил их, прозвучала команда громогласного старшины: «Полк, смирр-на-а!» И сразу громко подвесил первый аккорд гимна военный духовой.
«Союз нерушимый республик свободных», – плескал плавными руками дирижёр, чернявый грузин в парадном фурагане и со шнурами на кителе.
Весь командный состав полка и воины сразу вытянулись и зашевелили губами. Будто бы запели. Однако старшина Голотов выводил очень громко, вроде протодьякона. Поворачивал голос то направо, то налево. Как бы заставлял остальных начальников петь по-настоящему, не халтурить.
Потом был проход всего полка торжественным парадным маршем.
Со знаменем и командиром во главе, под ударяющий оркестр (чернявый взмахивал тамбурштоком вверх-вниз, как скальпированным индейцем) полк проходил плац строевым. Проходящие две галеры, принявшие присягу, шлёпали вёслами слаженно, чётко. Как одна. (Вот она, школа Зубцова и Чижова!)
После парада – сразу в столовую, на праздничный обед. Вина, конечно, не было, но газировки – от пуза. Виноград, яблоки в вазах, по плитке шоколада на нос. Не говоря уже о сытном вкусном первом и втором. И до самого отбоя все были свободны. Несколько человек отправились в увольнительную в саму Борзю, где их ждали родные, но большинство ребят просто болтались по казарме. Кучковались вокруг записного анекдотчика или хохмача. Серьёзные очкарики вздрагивали от хохота над ухом, но читали. Голова и Колокол (Колоколов) играли в шахматы.
Табашников и Колоколов подружились после того, как наваляли трём дедкам, которые однажды, как коты, пробрались в учебку, чтобы хорошенько пощипать у салаг перья. В виде рублёвок, трёшек и даже красных десяток. В умывальной крупный Колокол бил наотмашь. Дедки влеплялись мордочками в кафельную стенку, марая её кровью. Голова не отставал, работал на опережение, коротко, но сильно поддевал подбородки. Досталось, понятно, и самим хорошо. У одного (Головы) сильно надорвали мочку уха и зажгли хороший фонарь слева, у другого (Колокола) нос от прямого удара превратился в сизый шлем. Однако салаги героев сразу сильно зауважали. Особенно те, которых дедки всё же успели пощипать. В новой казарме, куда перебирались после учебки, забегали вперёд и предлагали героям любые две койки. На выбор. И Голова и Колокол заняли самые лучшие, у окна. Один наверху, чтобы кренделем сидеть и смотреть на закаты, вспоминать невесту Галю Голубеву, другой внизу, под ним, чтобы лежать руки за голову и тоже мечтать. Правда, неизвестно о чём.
Невеста Галина Голубева приехала к солдату, когда тот уже достаточно заматерел. На учениях, как крот, закапывался в полевые окрестности Борзи, строчил из автомата, бегал в атаки, с такими же гавриками в касках удерживался, не осыпался со скачущего по оврагам БМП и даже три раза прыгнул с парашютом, ни разу не наклав в штаны. Словом, перед невестой предстал обветренный мужеством солдат, к которому она припала как лоза и заплакала. (Голова не проронил ни слова, не уронил слезинки. Гаврики с КПП свидетели. Только по-отечески похлопывал невесту по спине.)
Однако в гостинице города Борзи, в отдельном номере не мог прободать пещеру невесты. Пещеру хорошо знакомую, изученную. В которой до призыва бывал не раз и не два. Пещеру как будто заложили камнем. Или, мягче сказать, зашили. «В чём дело, Галина?» – спросил солдат. «Не обращай внимания. У меня была операция. С осложнениями». Дескать, пытайся ещё.
У Галины Голубевой был аборт, пока жених полгода служил. От другого мужчины. И действительно после него начались осложнения, из-за которых кое-что ей потом сильно ушили. Внутри. Но Евгений этого не знал. Смотрел в меняющийся от машин потолок, ощущал себя ничтожным импотентом. Пещеру так и не прободал, и невеста уехала.
Долго не решался, но рассказал Колоколу. Мише. (Дело было на дежурстве в КПП, вышли покурить наружу.) Колокол прикурил от зажигалки друга и сказал, что Голубева ему не понравилась. Сразу, как увидел и познакомился. Мутная какая-то. Глаза припухшие, блудливые. Ты извини, старик, но не для тебя она. Да и потом, ты полгода уже в армии, а она приезжает к тебе после аборта. Да ещё с большими осложнениями. От кого пришлось делать аборт-то? Так что думай, старик.
И Табашников думал. Вечерами смотрел с верхней кровати на закаты и подсчитывал недели и месяцы беременности Голубевой. Когда она почувствовала себя в положении? Проще говоря, – залетела? Вскоре после отправки его в армию, когда неделю жила уже у него, ночевала в его комнате и с пещерой у неё всё было в порядке? Или намного позже, когда он бегал с автоматом по окрестностям Борзи? Ответа не было.
Осенью к солдату приехала мать. Наталья Сергеевна Табашникова. Сидели в кафе у городской площади. Наталья Сергеевна всё время заказывала еду, подкладывала сыну. Сын сильно похудел. Думала, что от плохого питания. Остались только глаза и голова с
