На каком-то углу остановился. Не мог вспомнить, где находится тубдиспансер. Не мог, и всё. Выдавил из памяти. По Фрейду.
Набрал Агеева:
– Слушай, Геннадий, где диспансер?
– Какой диспансер?
– Ну где харчки и рентген?
– Сейчас.
Старик пошёл узнавать. В глубь квартиры. Видимо, у Маши. Тоже ни черта не помнит.
Вернулся:
– На Котовского. Дом 4. А зачем тебе? Заболел опять?
Табак не находил слов. Совсем отупел старикан или просто прикидывается.
– Ладно, потом, спасибо…
– …Да не бойтесь! Ближе, ближе к экрану! Прижмитесь грудью. Вот так. Подбородок – на подбородник.
Нажала какую-то кнопку – подбородок круто полез вверх. Натурально на дыбу подвесила.
– Стоять! Не шевелиться!
Скрылась куда-то. Как из гулкой утробы грянуло в громкоговорителе:
– Внимание! Глубоко вдохнуть – и не дышать!
Зашумела вся бандура. Натурально чувствовал облучение. В грудь словно полезли сражающиеся войска.
– Дышите.
Будто монтёрские ледяные перчатки заползали по спине. Освободила наконец, сняла с дыбы.
– Теперь правую руку за голову. Круче, круче! Как будто пасуете назад баскетбол. Пасуйте, пасуйте! – Баскетболистка сама круто завернула руку баскетболисту, зафиксировала пас: – Вот так. Держите. Молодец!
Снова зашумела вся бандура и забесновались в груди войска. И всё оборвалось.
– Одевайтесь и ждите в вестибюле.
Баскетболистка, видимо, всю жизнь играла на распасовке – была не дылда, а среднего роста. Её сразу окружили. Она называла фамилии и отдавала заключения со словами «у вас всё в порядке».
Табашникова отвела в сторону:
– Почему вы скрыли, что болели плевритом?
– Я ничего не скрывал. У меня никто не спрашивал.
Рентгенолог рассматривала копию первого заключения, выданного пациенту полгода назад.
– Так. Гульдина постаралась, замазала всё. Ладно. Это наше. Когда у вас был плеврит?
Табашников сказал.
– У вас до сих пор не закрылась плевра справа. Почему вы курите?
Табак специально не курил перед рентгеном. Целых два часа. И то обнаружила. Начал что-то говорить. Больше всего боясь, что она теперь тормознёт со справкой. А там покатится всё назад как снежный ком. До самого Казахстана. А, доктор?
– Да вы не за ырвыпы свои бойтесь, не за ырвыпы, а за своё здоровье! Ведь всё может вернуться. При простуде. При гриппе. А вы всё продолжаете смолить. Голову-то включите, наконец. А? Ведь не мальчик.
На Табашникова смотрели сострадательные глаза. Глаза настоящего врача.
У Табака перехватило горло:
– Доктор, я… я…
Рентгенолог сказала, что справку «смягчит». Как и Гульдина. Чтобы не прицепились в комиссии. Но долго ещё наставляла неразумного, который бормотал только: «спасибо, доктор, спасибо». Благо голос её в гулком вестибюле отдавался один. Проходящие комиссию поварихи, учительницы и студенты все уже убежали.
Кто я ей? – всё терзал себе душу Табашников. – Жалкий пенсионерик. С жалкой баночкой-контейнером огибающий сейчас здание. Чтобы сдать в лабораторию жалкие свои харчки.
Все анализы и заключения ждал десять дней. Получил, наконец, в регистратуре кожно-венерологического. Из тубдиспансера тоже туда всё переслали. На заключении рентгенолога была чётко поставлена печать, в которой ясно читалось – «Врач-рентгенолог высшей категории Пономарёва В. Г.» И ниже – размашистая роспись.
Золотой ты врач, Пономарёва В. Г. Прямо хочется аккуратно свернуть твою справку и положить в какую-нибудь заветную шкатулку. И хранить её вечно.
Шёл. И опять пробивало, что называется, клеммы. И в носу, и глазах. Совсем испортил нервы. Плаксив стал, как баба.
<p>
<a name="TOC_id20248404" style="color: rgb(0, 0, 0); font-family: "Times New Roman"; font-size: medium; background-color: rgb(233, 233, 233);"></a></p>
<a name="TOC_id20248405"></a>4
В ФМС напротив 9-го кабинета в глубоком раздумье сидел белоголовый опрятный старичок лет семидесяти пяти. Скошенный подбородок задумчивого был вроде чашки, поднесённой к выпяченной губе.
– Вы давно тут сидите?
– Три месяца, – поднял глаза старик.
– Вы не поняли – сегодня, сегодня – давно? – громче спросил Табашников, подумав, что глухой.
– А, сегодня. – С чашечкой у губы посмотрел на запястье: – Да больше часа. А так – три месяца. И ещё два дня. На этом диванчике.
Табашников сел рядом. У него стаж «на этом диванчике» был гораздо больше. Целых семь месяцев.
Появилась Кугель. Как всегда, с папками. Открыла ключом дверь. Покосилась: «Зайдите, Парфентьев».
Парфентьев вскочил, но очень деликатно пошагал за женщиной в полицейской синей куртке с погонами. Пошагал с новой надеждой.
Минут десять за дверью бубнили.
Из кабинета Парфентьев выскочил неузнаваемым – разгневанным, растопыренным пауком с раскалёнными щеками! Тонко выкрикивал:
– Я покажу тебе, стерва! Я Путину буду писать! В Госдуму! В ваше поганое министерство!
Кугель захлопнула дверь. Парфентьев полез на дверь, замолотил кулачками:
– Я найду на тебя управу! Слышишь! Ты у меня попляшешь!
Табашников бросился, подхватил падающего старичка. Хотел оттащить от двери, отвести, посадить на диван. Но тот на удивление – зло вырвался. Как будто и Табашников был виноват. Пошёл по коридору. Но также растопыривался, чтобы не упасть, и всё выкрикивал:
– Я покажу вам всем, мать-перемать!
И ни одна дверь не раскрылась в коридоре, ни одна морда не высунулась.
Табашников бросился за стариком.
Под седой сосной, на скамейке, старик плакал, морщился. Нижняя губа его ещё больше оттопыривалась, дрожала. Табашников как мог утешал, заглядывал к отворачивающемуся лицу, пытался расспрашивать.
Успокоившись немного, старик коротко вдыхал, как мальчишка, рассказывал. Он приехал жить к родному брату 83-х лет, у которого здесь свой дом. Брат сильно болеет сейчас и скоро, наверное, умрёт. В Казахстане (земляк!) Павел Петрович год назад похоронил жену, в этом году продал свою квартиру и приехал поддержать умирающего брата, быть рядом, ухаживать за ним. А документы на РВП стерва никак не принимает. Говорит, что не подтверждено родство с братом. Мало ли, что в паспорте написано! Нужны свидетельства о рождении. Обоих. И брата и его. Где бы были у них одни родители. А свидетельств этих никак не могут в Казахстане найти. Посылал уже два запроса. И вот теперь его завтра или послезавтра выкинут из России, и он бросит брата одного умирать.
– Но почему? Что вы такого сделали здесь?
– Я просрочил «90 дней». Знаете, что это такое?
Ещё бы Табашникову не знать! Сам один раз чуть не попался. Летал через границу и обратно.
– А я забыл про чёртовы «90 дней»! Кончились они у меня. Два дня назад. Теперь – пинком под зад. До самого Кокчетава. Откуда прибыл сюда.
Табашников лихорадочно соображал.
– Вот что, Павел Петрович. Путину мы писать не будем. А мы съездим с вами в штаб одной известной партии. – Назвал партию. – Как говорит мой друг, очень влиятельной в этом регионе.
– Думаете, помогут там?
– Попробуем. Я знаю адрес. Поехали.
Заспешили к остановке. Оба в одинаковых запоясанных плащиках. Только один в шляпке, а другой без головного убора, белый как снежок.
У снежка затиликал телефон. Выдернул из плащика:
– Да, Лёша. Не волнуйся, всё в порядке. Буду через час, полтора. Поешь пока. И коринфар, коринфар не
