Как всегда по утрам, напор был плохой. Лейка на потолке фырчала, еле сочилась или вдруг начинала брызгаться ледяной водой. Тогда отворачивалась и махалась руками. Отбивалась от неуправляемой хлесталки. С грехом пополам удалось смыть мыло. Продрогнув, быстро вытиралась махровым полотенцем. У Табака отказалась от душа. В его душевой кабине. На которую он ехидно так показал рукой. Дескать, не желаете ли помыться, мадам. Разгуливала бы потом с тюрбаном на голове и в каком-нибудь задрипанном его халате. Всё по-семейному, ребята. Любящие ноздри за столом и носик-пипкой-губки-бантиком. С тюрбаном. Картинка! Устояла. Бог отвёл…
Шла в библиотеку. Всё думала о Табашникове. С какой-то злостью уже. Сколько канитель ни тянется, а ни на сантиметр не приблизилась. Ни с трезвым не получается, ни с пьяным. Ни с больным, ни со здоровым. Упорно скрывает прошлое своё. Как баба в деревенский свой сундук прячет. (А может, в городской? Неизвестный ведь товарищ. Как труп, не опознанный никем. Даже Агеевым.) Такой рисковать не будет. Не-ет. Прямой дорогой не пойдёт. Он её окольно будет обходить. На свою же дурацкую голову. Мол, опять вывернулся! Не дался! И хихикает, ручки трёт, как только из дому от него выйду. Сам себя обхитрил. Дурак.
Возле крыльца уже ходил пенсионер Лямкин. Злостный читатель. С детективами в давнишней сетке-авоське. Как будто советского своего дефицита в гастрономе ухватил. «Доброе утро, Иван Николаевич». Пробурчал что-то недовольно. Мол, опаздываешь. «Сейчас открою». Возилась с сигнализацией. Вот ещё наказанье. На кой чёрт поставили нам! Кто сейчас будет воровать книги? Лямкин? «Проходите, Иван Николаевич». Ворвался в библиотеку как кот после ночи на улице. И сразу к жратве. Уже роется на стеллаже с детективами. Как всё в том же своём советском дефиците. Чтобы поскорей набить им авоську. Один такой читатель остался. На весь город. Остальные десятка два – так. Будто по ошибке в библиотеку забредают. С раскрытыми ртами. Почему до сих пор нас не закрыли – загадка. Как говорится, современной России. Снимала плащ, сапоги. Шишки на ногах уже болят. День не начался. Где опять мягкие тапки? Куда зату̀торила? Как говаривала покойная мама. Конечно, там, где и не подумаешь никогда – под стеллажом. Корячилась, доставала. С разутыми ногами в колготках. Под изумлённым взглядом пенсионера. О деликатности и не слышал дядя. Шишки дядя увидел. Обтянутые колготками. Небывалую красоту. Скрыла, наконец, всё. Вделась в тапки. И рот пенсионер закрыл. Что называется, приходя в себя. Теперь бабке своей расскажет. Выпучит глаза – ужас, Машка! «Ну, выбрали?» Слишком грубо, наверное, спросила. «Выбрал, выбрал, Маргарита Ивановна!» Небывалое дело – в первый раз по имени-отчеству. Сильно зауважал после увиденного. «Не задерживайте журналы». «Не задержу, не задержу, Маргарита Ивановна». Расписывался. За каждый. И пошёл с набитой авоськой на выход. Опять как из гастронома. И оборачивался, спотыкался. Того и гляди, башкой дверь откроет. И смешно, и горько было.
Ни Колодкиной, ни Гордеевой. Как всегда. Хотя половина одиннадцатого. Распустила совсем. Ох, распустила. Вьют верёвки. Наконец, – Колодкина. Вытирает обувь о половик. Женщина-бочонок. Обтянутый светлым плащиком. «Извини, Рита, здравствуй, опять из-за 12-го (автобуса). В садик даже с Лёшкой опоздали». (Лёшка – это малец пяти лет. Который однажды обнял «тётю Риту» и сказал: «Тётя Рита, я скоро на тебе женюсь. У тебя красивые ножки. Ни у кого таких нет!» Мол, будь готова – маленький лопоухий жених перед тобой. И тот туда же. Смеялись все, укатывались. Хотя невесте лучше было бы заплакать.)
Не дожидаясь Гордееву, вдвоём сели за осточертевшие ящички каталога. Хотелось выговориться подруге. Освободить душу. Рассказала о ночёвке у Табака. Галина Колодкина сразу серьёзно отозвалась: «Рита, жизнь не каждый день разносит пряники. Не теряйся. У него дом, усадьба, огород. Да и сам здоров пока. Немного мешком пуганый. Так исправишь. И храп уберёшь. (Как?!) Чего тебе одной куковать со своего балкона?» Действительно, чего одной-то? Уж лучше куковать вдвоём. Смеялась. Скрывала досаду на себя. «Робкая ты, Рита, – смотрела на подругу Галина. – Общительная, а робкая. Разве так действуют с мужиком? Да ещё с пуганым? Раз – и в койку его. Кверху пузом. Два – и уже верхом на нём. Вот как надо, Рита!».
Смеялись. Смотрели друг на дружку, хохотали как сумасшедшие. Как будто только что проделали всё то, о чём сказала Колодкина. И не с одним, а с целыми двумя пугаными мужичонками. Хах-хах-хах!
<p>
<a name="TOC_id20247042" style="color: rgb(0, 0, 0); font-family: "Times New Roman"; font-size: medium; background-color: rgb(233, 233, 233);"></a></p>
<a name="TOC_id20247043"></a>3
– Сифилисом, гонореей болели?
Врач с голым безбровым лицом писала, не поднимала глаз.
Табашников передёрнулся:
– Нет, Бог миловал. Трудно в моём возрасте. Подцепить. – Слова начали застревать: – Надо очень постараться. Если только на дискотеку. К примеру. Или ещё куда-нибудь.
– Встаньте, – последовал приказ. – Расстегните брюки.
Рука в резиновой перчатке нырнула за трусы. Больно прощупала яйца. Потом надолго задержалась. Исследовала.
Напряжённые глаза врачихи выражали крайнюю озабоченность. Явно думали обо всех несостоявшихся случках мужичонки. Обо всех его погибших спермачах. Табашникову хотелось передёрнуть ногами. Зажаться. Как мальчишке.
– Одевайтесь. Дальше пойдёте в 3-й кабинет. Сдадите кровь на спид.
В коридоре стоял в очереди потенциальных сифилитиков. Приходил в себя после испытанного унижения.
В первый медосмотр в феврале никто не лазил в трусы. Нормальная была врач. Видела, кто сидит перед ней. Пенсионер, серьёзный, солидный. Ни о каких сифилисах даже не спрашивала. А – эта! Садистка в белом халате! Инквизитор! Такое насилие над мужчиной!
В процедурной над его засученной рукой сопело молодое лицо. В защитной маске, в белом колпаке.
– Поработайте ещё кулачком. Плохие вены.
Поработал. Всё равно не туда. Уже в третий раз. От боли только вздрагивал.
Из процедурной, зажимая ватку, вышел с красноречивым жестом руки: клал я на всё ваше заведение!
– Куда пошли! – высунулся белый колпак. – А пиджак?
Вернулся, выхватил у инквизиторши (молодой) свой пиджак.
Сидел, покачивался на диванчике. По-прежнему с согнутой рукой. Теперь словно демонстрировал всем торчащее своё униженное достоинство. Чёрт бы вас всех побрал!
Дальше нужно было в тубдиспансер, там пройти рентген и сдать харчки на туберкулёз. Тоже во
