Перед окном перекинула сумки в левую руку – постучала. Из темноты сунулось лицо. Как всегда испуганное. Исчезло. «Проходите, проходите, Маргарита Ивановна». Торопится впереди по тропинке. В бабьей кофте своей. Перекошенный весь, как карга. Прихрамывает. Господи, почему не позвонила? Чтобы хоть оделся. Не лето ведь. Ну бить дуру некому!
От плиты отстранила решительно. Без разговоров. Сама принялась готовить. И первое, и второе.
Табак чувствовал себя виноватым. Возле женщины, отвернувшейся к плите, передвигался осторожно. Чтобы не молчать, махнул пультом телевизора. Который всегда выручает.
– Скажите честно, Евгений Семёнович, – повернулась Кузичкина, – у вас деньги закончились?
Табак смутился:
– Нет, Маргарита Ивановна. Я даже счёт в банке открыл. Проценты капают.
– Так зачем же вы на рынок пошли? Ящики таскать? Зачем? С вашей спиной!
– Ну так. Чтобы эта была. Как её? Ну подушка. Безопасности.
Врёт. Всё врёт! Положил, наверное, пятисотку, и радуется: проценты капают! Кузичкина отвернулась обратно к плите.
Табашников смотрел на сутулящуюся спину, на летающие руки, на голову, повязанную платком. Вот уже как! Ведёт себя как недовольная злая жена. Обиженная на придурка-мужа. А дальше что будет?
Как на заказ, в телевизоре кот Арчи, ну который дегустатор со стажем, жадно начал выгрызать корм из какой-то решётки с пенёчками. Старался. Выгрызал. Черт подери-и. Скоро и я так же буду на полу ползать, грызть.
Но гнев сменили на милость:
– Вы не обижайтесь на меня, пожалуйста, Евгений Семёнович, но повели вы себя с этим рынком как неразумный мальчишка. – Кузичкина подсела к столу: – После всего, что с вами недавно было, разве можно вам браться за такую работу? – И снова пошло, и снова поехало. Только напарника Агеева рядом с ней и не хватало. Но было приятно. Уже ругали без злобы. Видно было, что женщина переживает искренне. За него, дурака. Похудела даже как-то сразу, стала блеклой. Прибежала неприбранной, без макияжа. С полными сумками продуктов. С лекарствами опять.
Табашников отвернулся, набычился – мужская скупая слеза. Прошибла. Никто так не заботился, не жалел. Агеев разве только.
– Извините, я сейчас. – Ушёл в ванную. Просморкался, промыл нос, вытер глаза.
При виде расставленной еды на столе больной потёр ладошки. Эдаким заправским выпивохой: вот это закусон!
– А не дёрнуть ли нам под такую закуску? А, Маргарита Ивановна? У меня есть графинчик. Сейчас я.
И уже передвигается к буфету, продолжая потирать ладошки. И спина у него не болит.
Маргарита хорошо помнила, как уже дёрнула здесь «под такую закуску». Чем всё закончилось. А подлый искуситель уже приковылял назад, – и льёт, главное, ей в рюмку. Опять. Как ни в чём не бывало. Не помню, мол, ничего. Опять прикинулся.
– Ну, ваше здоровье, Маргарита Ивановна!
Хмурая, чокнулась. Не сказала даже «поправляйтесь скорей». Пригубила. Поставила рюмку. Стала есть. Всё молчком. Табак, конечно, восхищался приготовленным. Закусывал, однако понимал, что с «графинчиком» переборщил. Не надо было ничего. Неприятно женщине вспоминать. Искал выход. Нашёл:
– А знаете, Маргарита Ивановна, я сразу вашу мазь употребил. Как только почувствовал неладное со спиной. Намазал перед сном. Поэтому и легче всё сегодня проходит. Терпимей.
Да где же легче, где терпимей. Передвигается как каракатица какая-то.
– Я принесла ещё одну мазь. Аптечную. Попробуйте. Тоже на ночь. А утром можно сразу на рынок. Ящики таскать.
Шутит. Табашников смеялся. Успокаивал. Заверял, что уж больше туда (на рынок) ни ногой. И вообще, нужно другое что-то искать. К примеру, вахтёром. Или лучше – охранником. А, Маргарита Ивановна?
Новое выдумал, всё хмурилась Кузичкина. Будто жена. С пистолетом будет теперь ходить. С дубинкой. Весь перекосоёбенный.
В телевизоре показывали саммит глав государств. Видимо, заключительную его часть. Уже шеренгой построились для фото на века. Все с улыбками до ушей – лучезарные. Однако из всей компании фотографы, казалось, снимали только двух. На все лады. И так и эдак. Двух, будто высвеченных в группе, президентов. Одного здоровенного самовлюблённого, привыкшего лезть везде напролом. Другого – невысокого, с близко поставленными глазами, вроде бы открытого, но себе на уме.
Табашников смотрел. Маргарита Ивановна уже отошла от обиды. Захотелось показать, что тоже не лыком шита, что тоже разбирается в политике:
– Как вы думаете, они договорились о чём-нибудь? Или договорятся в будущем?
– Вряд ли. Этот дурак прежде весь мир под себя подомнёт. Или взорвёт к чёртовой бабушке. Он дурак, Маргарита Ивановна. Понимаете? От природы. А дурак, как говорит небезызвестный вам Геннадий Агеев, не только опасен, но и заразен. Скоро все начнут плясать под дурью его дудку.
– Да-да, – кивала Кузичкина, ни черта не поняв. – Как верно говорит Геннадий Андреевич, как верно.
Пришёл сам эксперт. Как побитый пёс. Виноватый везде. И перед женщиной, и перед мужчиной. Простите. Старческое недержание. Приходится отмечаться на каждом столбе. Простите. Снимал плащ, шляпку.
Смотрели снисходительно. Ладно уж, проходи. Начинай. Лялялякай.
И Агеев с готовностью начал:
– А знаете, кого я сейчас видел? Не поверите – Кугель!
Новость однако. И что?
– Её сбила машина! Возле госбанка!
Табак раскрыл рот, Маргарита ничего не поняла, а вестник тут же весть прихлопнул, проглотил. Как жаба стрекозу на болоте.
– Да говори же, говорит, чёрт тебя дери!
– Она переходила дорогу к банку, уже почти перешла – такси налетело, шваркнуло по заднице – она и отлетела, только ноги мелькнули. Откуда-то сразу люди. Я тут же мечусь, пытаюсь поднять. «Как вы чувствуете себя, Ангелина Марковна? (Идиот!)» Она стонет, не может подняться. Шофёр бегает, за голову хватается. Потом ГАИ. Скорая.
И опять замолчал. И – уставились друг на друга. Два мужика. И как теперь все РВП? Все пенсии?
– А кто это, кто? – приставала Кузичкина: – Евгений Семёнович! Геннадий Андреевич!
Не отвечают. В ступоре. Оба.
Срочно налили и дёрнули. Про Кузичкину забыли. Табак забыл даже радикулит.
– Что делать теперь, Гена?
Коротко объяснили Маргарите Ивановне, кто такая Кугель и что от неё зависело. Но женщина сразу резонно заметила, что свет клином на этой Кугель не сошёлся. Завтра же будет сидеть другая. В её кабинете.
А – так это другая сядет! Но не она! Дескать, такой как Кугель, – нет и никогда не будет в ФМСе. Сроднились мы с ней, Маргарита Ивановна. Родные мы с ней души. Прямо слеза опять прошибает. Опять клеммы в носу.
– А если серьёзно, Женя, Маргарита Ивановна права. Завтра же будет сидеть такая же. А может, ещё почище.
