И вот они! Болтушка и болтун. Как под ручку стоят. Нарисовались – не сотрёшь.
Приходилось таскать на стол – оголодали болтуны, потирали руки.
После чая потоки слов немного замедлялись. Болтунов тянуло на лирику, на рассуждения. Агеев начинал клевать носом. Но сидел до последнего. До гневного звонка жены. Только тогда вставал и с явной неохотой уходил.
Влюблённые сразу начинали чувствовать скованность, смущение. Агеев – буфер. И вот он убрался. Вернее, его убрали. И что теперь?
Мужчинка робко предлагал тахту в спальне. Но женщина тяготела больше к дивану в комнате. Ссылалась на усталость. Она никак не могла решиться предложить любимому начать лечение от храпа, и тот искренне недоумевал.
В конце концов женщина, как пробка, вылетала из спальни на диван. После того, как в спальне начинали рваться боеприпасы. Снова вскакивала, захлопывала дверь. Держала спиной. Как будто в дверь толкались, барабанили. Нет, нужно что-то делать. Так жить нельзя. Ещё и в загс с ним собралась.
Рано утром убирали постели. Каждый свою. Недовольные друг дружкой.
– Тебе что-то не нравится у меня? – прямо спросил Табак, застыв с подушкой в руках.
– Нет, нет. Всё нормально. – Кузичкина металась со свёрнутым одеялом, напрочь забыв, откуда брала его вчера.
– Тогда что же ты закрываешься каждый раз от меня? Как от чёрта с рогами?
Ну как ему сказать? – поделикатней, не обидеть:
– Понимаешь, Женя, – тянулась с одеялом на антресоль, высоко. – Только не обижайся. Ты храпишь. Иногда сильно. А мне, мне… – Одеяло никак не лезло на место. – Мне нужно высыпаться перед работой, а в спальне я не высыпаюсь. – Затолкала, наконец, одеяло. – Вот поэтому, Женя, я и ухожу на диван. Только поэтому. Не обижайся, пожалуйста.
Табак стоял с подушкой, как будто его самого только что вытолкали из спальни. Неизвестно куда.
Через полчаса стоял у стола на кухне (нашёл место). В чистом фартучке. Смотрел, как женщина ест его сырники, макая их в сметану. Выслушивал, как его будут лечить от храпа. От приглашений присесть отказывался: я потом, не волнуйтесь, не тороплюсь.
Женщина ушла на работу. Сел к тарелкам, брошенным на столе, подпёр репу кулаком и глубоко задумался.
Когда сошлись окончательно, Кузичкина почему-то перестала готовить. Подходить к плите. Показывать, какая она замечательная хозяйка. Принимала его стряпню, его хлопоты – как должное. С удовольствием ела всё, что подносил. Нахваливала: «М-м, в тебе пропадает великой повар, Женя. Так замечательно готовишь. Я бы так не смогла». А ты и не стремишься теперь, хотелось сказать.
Так же стало и со стиркой постельного белья – при ней демонстративно сдирал простыни и наволочки и заталкивал в машинку. Включал. Машинка начинала колотиться и реветь как ненормальная, вынося мозги. А женщине хоть бы что – ходила, рассуждала, даже кричала, перекрикивала машинку: «Ты, Женя, молодец. Так чисто всё стираешь». И опять с подтекстом. Мол, продолжай так и дальше. И шла одеваться. А ты оставался возле прыгающего агрегата. Крутой Мойдодыр с ноздрями.
Всё – продукты с рынка и всяких пятёрок, мыломоющие – покупал и таскал в дом один. Целыми сумками. И денег не было жалко, но ты хоть помоги. Походи со мной, выбери сама, посоветуй. Но нет. Ни разу не были на рынке вместе. На что Геннадий, мужик, а никогда пустым не приходил. Эта – нет. Всё время – как в гости. Угощайте её, видите ли, ублажайте в постели. И ещё гнобит потом. Дескать, храпишь. На себя посмотри. Цаца. С мизинчиками. Над тарелочкой.
К себе – не зовёт. Никаких ключей от квартиры на третьем этаже. Хотя его ключи от ворот и дома дал ей сразу. Голосок теперь свободно пробегает через весь двор. На удивление Ивана на заборе. Даже не дожидаясь хозяина, первой проваливается в дом. А, Семёныч? И ты попал? Дела-а.
Не мог он её и по имени. Зато она сразу – Женя, Женечка. Постоянно чирикала. У него – никак. Не вытанцовывалось. Ни Рита, ни Маргарита. Оставалось только «риту-дритту-маргаритту» ей какую-нибудь сплясать. С выходом. Чтобы глаза вытаращила. Но – не поймёт.
Один раз помотала перед носом билетами на концерт. Во Дворец культуры. На концерт старого-престарого рок-певца с его такой же стариковской группой. В телевизоре давно уже их не показывают. Теперь делают только чёсы по стране. Гребень хоть редкий стал, повыбит весь, но всё равно надеются, что дураки найдутся. Не все ещё повымерли. И дураки в приморском городке, на удивление, нашлись – покатый зал Дворца был полным. На сцене музыканты в наволоках красного дыма, будто обкурившись им – были как-то упорно красноносы. Бесновались, дергались с гитарами. Сам кумир миллионов боролся с микрофонной штангой наперевес. Взмахивал длинными патлами (свои? или искусный парик?) и орал как резаный.
На концерте Кузичкина стала неузнаваемой. Вскакивала со всеми, визжала, накачивала воздух кулачками. (Табак внизу под морем рук не знал, куда ползти.)
В антракте чинно гуляли в фойе. Табашникова, понятно, держали под руку. На нём был негнущийся, как панцирь, костюм. Сама Кузичкина – в пиджачке и в лёгком, воздушном платье стрекозы.
Снова вернулись в зале. И вновь началась свистопляска.
Ночью Табак во сне дёргался. И даже не храпел. Полночи рядом лежала, ждала. Но – нет. Только простонал один раз. Жалобно так. Как козлик. И всё.
Утром за завтраком Кузичкина была весела, бодра. Хорошо закусывала. Однако с некоторой тревогой поглядывала на согбенную спину любимого у плиты. На его обмотанную банданой голову.
Бедняга. Не выдержал первой нагрузки. Видимо, слуха нет никакого. Но подействовал концерт положительно. Совершенно не храпел. Поэтому нужно продолжать водить на концерты. Осторожно. Но неуклонно. Храп исчезнет. Шоковая терапия. (Ну и Кузичкина! Зве-ерь.)
– Женя, скоро приезжает группа «Наутилус Помпилиус». Пойдёшь?
Спина Табака начинала трястись. Табак горько смеялся.
<p>
<a name="TOC_id20254107" style="color: rgb(0, 0, 0); font-family: "Times New Roman"; font-size: medium; background-color: rgb(233, 233, 233);"></a></p>
<a name="TOC_id20254108"></a>2
Над обручальными кольцами в ювелирном Табашников и Агеев склонились как два гуманоида. С тонкими шейками, с глазами, похожими на мутные капли. Цифры на бирках, привязанных к колечкам со сверкающими камушками, были тоже космическими. Словно крохотные камушки эти были добыты и доставлены сюда с самой дальней планеты. Какой-нибудь Альфы Центавры. Это – по меньшей мере.
Молчком пошли на выход. Даже мимо бросившейся к ним продавщицы. С густыми кудрями. Будто с бараньей шкурой до плеч.
На улице Агеев остановился:
– А разве это обручальные, Женя?
Табак сделал дупло – он не знает.
– Ну-ка – обратно.
Оказалось, что колечки под стеклом – «для молодого человека».
С бараньими кудрями равнодушно, но заученно начала громко объявлять. Для толпы где-то за пределами магазина. Однако два пердуна внимательно слушали:
– Колечки для молодого человека. Молодой человек выбирает у нас своё колечко с бриллиантом и
