<p>
<a name="TOC_id20260412" style="color: rgb(0, 0, 0); font-family: "Times New Roman"; font-size: medium; background-color: rgb(233, 233, 233);"></a></p>
<a name="TOC_id20260414"></a>5
Когда Вера Николаевна сказала, что Ивашова по-прежнему переписывается со своим Готлифом, что письма от него приходят на почтовое отделение, где она сама работает, Михаил Андреевич Зимин сказал:
– Ну что ж. Как говорится, не по-хорошему мил, а по милу хорош. И ничего уж тут, Вера, не поделаешь. Не любит она нашего Юру.
Однако Вера Николаевна опять завела своё:
– Да какая вообще любовь, Миша! О чём ты говоришь! Ей же квартиры нужны. Теперь уже две. Понимаете? Вот эта наша и бедного Миши-еврея. Какая любовь? Подлый расчёт, и больше ничего.
Супруги Зимины смотрели на свихнувшуюся подругу, уже жалели, что пришли к ней сегодня, 1-го января. То же самое было и вчера, и в новогоднюю ночь. Только декорация была другой – не эта, а квартира Зиминых. Празднично убранная, со сверкающей ёлкой, с богатым праздничным столом
Уже вчера встретить Новый год Вера пришла возбуждённой, какой-то настёганной. Быстро, формально отдала подарки и стала ходить вдоль накрытого стола, потирая руки. Как мужик перед выпивкой. Кивая на стол, подмигивала растерявшимся хозяевам. Одета она была в чёрную вислую кофту с блёстками. Оголённые тощие руки её казались жидкими, старушечьими. Востроносое лицо ещё больше поджалось, осунулось.
За столом её немного знобило, она посмеивалась. Впервые за шестнадцать лет, как привезла сына из Ташкента в Город, она встречала Новый год без него. Об этом словно знала только она одна, Зимины даже не догадывались. Галя подкладывала ей всякой наготовленной своей еды. («Попробуй-ка вот этот салат! И вот этот обязательно!»). Миша не отставал, всё время подливал в бокал. Старался отвлечь её от больных дум своими байками, анекдотами. Она вроде бы смеялась, но продолжала думать о своём. Мало обращала внимание и на телевизор, где ежегодные обязательные четверо вроде бы нормальных мужчин стукались пивными кружками, выламывались всяко, заплетали языками, изображая из себя пьяных в бане.
Уже хорошо выпили, хорошо закусили, супруги начали друг дружке подпевать, а Вера Николаевна, тоже немного опьяневшая, опять сворачивала на своё. Как тот первоклаш-матерщинник. Не давала петь. Говорила только о сыне. Которого вот нет за этим столом, а где-то он там, на этой чёртовой Льва Толстого, и что он сейчас там делает – никому не известно. Да! Упрямо ждала от друзей предположений, продолжения темы.
– Но он же нормальный мужик, – смеялся Миша. – Неужели не знаешь, что делают мужчина и женщина, когда остаются вдвоём? Да ещё в новогоднюю ночь! Ха-ха-ха!
– Ну что ты говоришь? Что ты мелешь? – словно защищала подругу от слов мужа Галина. Как мать. Не совсем уверенно предположила: – Просто они смотрят сейчас «Голубой Огонёк»… Так же как мы…
– Ха-ха-ха! – не унимался супруг.
Вера Николаевна готова была плакать. Словно только сейчас поняла, что̀ там может произойти. На этой Льва Толстого. Сегодня, прямо в новогоднюю ночь. Миша! Галя!
Супруги обнимали её, утешали. Потом пытались заразить песней:
<p>
</p>
Не слышны в саду даже шо-ро-хи…
<p>
</p>
– Ну же, Вера, давай!
<p>
</p>
…всё здесь замерло-о до утра-а-а…
<p>
</p>
Часа в два, когда первый хмель прошёл и пили чай, зазвонил междугородний. Юлька! Все трое вскочили. В телефонной трубке громко долбила музыка в какой-то жаркой компашке. И на её визжащем и долбящем фоне – в трубке словно бы разлёгся и отдыхал самодовольный, не очень трезвый голос москвички. Который в конце концов начал плыть, как заедающая пластинка, и умолк совсем, оставив в трубке только долбящий визгливый фон.
– Юля! Юля! – кричал Михаил Андреевич. Потом долго клал трубку, промахиваясь. – Напилась чертовка! Точно. Надралась!
От волнения раскалившаяся «яичница» на его лице казалась синеватой по краям, пылающей.
Потом, точно в пику разгулявшейся москвичке да и всяким местным юричикам заодно – тоже танцевали. Все трое. Под старый гулкий магнитофон Миши. В новогоднем колпаке Вера Николаевна походила на остроносого звездочёта. Она ходила, двигала тощими руками на манер паровозной тяги. Или словно бы примерялась боксировать. Михаил Андреевич выкидывал прямые ноги вперед. Дедморозовская борода и усы у него съезжали на бок, превращая его в косоротого инсультного старика. Он умудрялся возвращать всё на место. Ну а Галя только плавала вокруг них. Со снежинкой снегурочки на голове передвигалась на цыпочках. Как и положено толстой снегурочке.
Поспать легли часа в четыре. В восемь поднялись, попили чаю, и Вера пошла домой. На разведку. Ждали её звонка часов до двенадцати. Сами позвонили. Молчит. Уж не случилось ли там чего? Собрались, в две сумки набрали оставшихся Галиных вчерашних блюд и сами отправились.
И вот пришли. В гости: Юрия нет, опять умчался к любимой, Вера сидит – будто на войну его проводила.
– Так он хотя бы поспал?
– Он уехал опять к ней ровно через час. «Проветриться», «прогуляться» – с сарказмом передразнила сына Вера Николаевна. Мол, мы-то понимаем это «проветриться-прогуляться».
Супругам стало грустно. Опять на колу мочало, начинай сначала. Зачем пришли? Две сумки с вином и закусками так и стояли забыто в прихожей. Там же на тумбочке лежал завёрнутый в бумагу подарок для Юры, с любовью выбранный Михаилом Андреевичем в Торговом центре. Красивый, в тиснёных цветах, альбом для будущих фотографий, которые Юра снимет.
Но Юрий Плуготаренко в последнее время вообще забыл про свой фотоаппарат. Он теперь – только раскатывал. Вот как сегодня, сейчас, возле подъезда на Льва Толстого. Он уже довольно сильно продрог, всё-таки градусов двадцать на улице, а любимая от подруги всё не возвращалась. Может быть, давно уже дома, и не услышала, когда звонил в дверь? В ванной в это время была?
Инвалид снова въехал в подъезд. Привычно уже – сильными рывками – взобрался с коляской на площадку первого этажа. Позвонил. Смотрел на горящую лампочку в проволочной ловушке. Вслушивался. За дверью – тишина. Опять выехал наружу. Уже два часа дня. Странно. Сказала, что пойдёт, поздравит их, попьёт с ними чаю и домой. Очень странно.
Внюхиваясь как февральский тощий волк, ищущий свадьбу, потянул в сторону городской площади. Чтобы согреться, прибавлял и прибавлял ходу…
…Площадь Города 1-го января напоминала раскинувшуюся шумящую ярмарку. Слепой от вчерашнего снега Ильич, казалось, не ориентировался над ней, приседал, искал рукой поводыря.
На вершине ледяной горы, из громаднейшей бутафорской головы Ильи Муромца в шлеме, прямо из разинутого рта
