– Я – не дорожный инспектор, – угадал мои мысли и подтвердил догадку Кондратий. – Хотя… в каком-то смысле можно сказать и так.
– Меня ждут, – беспомощно сказал я. – Мы улетаем…
– Насколько я информирован, – Хват усмехнулся, – в своем оприче вы работаете в банке и, кажется, вполне успешно. До вчерашнего вечера вы не собирались менять офис на романтику тайги, комаров и палаток. У вас и невеста есть.
– И квартира по ипотеке, – зачем-то добавил я.
– И ретро-автомобиль «Волга» в прекрасном состоянии, – подхватил Кондратий. – Так объясните – зачем вам это всё? – он обвел руками тесный гостиничный номер.
Я сник. Натянул брюки, застегнул рубашку. Ощущение как после бурной питейной ночи. Похмелье. Вот это что. Только голова не болит. Зато на душе кошки скребут.
– Меня ждут, – повторил я.
– Они уже уехали, – сказал Хват. – Вы слишком долго спали. И они решили что вы передумали.
Часы показывали половину девятого.
– Значит, нужно возвращаться? – спросил я. – В то будущее, из которого сюда попал? Сесть на машину и выехать на анизотропное шоссе…
– Анизотропное шоссе? – Кондратий удивленно посмотрел на меня.
– Ну, я его так назвал. Шоссе из двадцать первого века в век двадцатый, в шестидесятые годы…
Кондратий загасил окурок в пепельнице.
– Предлагаю позавтракать, там и решим как вам быть.
– Со мною быть?
– Нет, Дима, именно вам.
На завтрак давали пюре, сосиски и кефир. Пюре и сосиски украшала горстка зеленого горошка. Кофе отсутствовало, но чай имелся – его каждый наливал себе сам из огромного самовара и пузатого заварочного чайника. В кефир зачем-то насыпали ложку сахарного песка. Я отставил граненый стакан, подцепил алюминиевой вилкой горошек.
– Вы почему кефир не кушаете? – заботливо поинтересовался Хват. – Не любите?
– Сахар не потребляю. Здоровье берегу.
– Уютно здесь, – сказал Кондратий. Ел он быстро. – Но далеко не всем понравится. Человек – существо малоудовлетворительное, не находите?
Я пожал плечами.
– Вот, например, вы, – он показал на меня вилкой.
– Что – я?
– Вас ни в коем случае нельзя признать несчастным. У вас имеется все, что нужно для долгой и счастливой жизни. Хорошая работа. Хороший заработок. Хорошая подруга.
– Вам и про это известно? – саркастически спросил я. Аппетит исчез. Сосиска неприятно напоминала отрезанный и отваренный палец.
– Долг службы. Мы обязаны иметь справку по всем, кому удается пересечь границу опричи.
Снова это непонятное словечко. Но прежде чем я успел переспросить, Кондратий продолжил:
– Вот представьте, Дима, гипотетическую ситуацию. Вам предоставлена возможность осчастливить всё человечество. Заметьте, не отдельных его представителей, а всех, всех до единого.
– Счастья для всех даром и чтобы никто не ушел обиженным?
– Вот-вот. Как бы вы устроили жизнь на Земле?
– Ну, это просто… что бы всё у всех было в достатке. Еда, жилье, одежда…
– Вы уверены, что счастье человеческое именно в этом? – усмехнулся Кондратий. – Тогда почему вас занесло на анизотропное шоссе, и вы чуть не уехали в тайгу, где ни еды, ни жилья, ни одежды в достатке нет?
– Не хлебом единым жив человек. Кроме материального нужно и духовное.
– Тогда возвращаюсь к нашей гипотетической ситуации – что бы вы дали людям, чтобы они были счастливы?
– Возможность полностью реализовать себя.
– Одни реализуют себя в живописи, другие – на войне, – сказал Кондратий. – В вашем мире предусмотрены художественные училища и ведение боевых действий?
– Война – это зло, – сказал я. – В моём мире её не будет. Я сугубо мирный человек.
Хват покачал головой, подобрал остатки зеленого горошка, ловко забросил их в рот.
– Значит, счастья для всех даром, увы, не получится.
– Значит, не получится, – в тон Кондратию ответил я. – Если только…
Хват странно смотрел на меня. С таким выражением, наверное, смотрит учитель на способного ученика, ожидая правильный ответ на каверзную задачку.
– Если только не создать для каждого мир по душе, – сказал я, а Хват сделал странное движение – будто аплодировал мне, медленно сводя и разводя ладони. – Но это сказка. Ненаучная фантастика.
– Почему? – сказал Кондратий. – Технически вполне реализуемо.
– Вот на этом уровне? – Я вытащил из кармана сотовый и положил на стол. Нажал кнопку, экранчик загорелся. Здесь, в обстановке шестидесятых, он выглядел чужеродно.
– Или на этом, – спокойно сказал Хват и между нами высветилось голубоватое облачко, в котором плавали разноцветные сферы. Кондратий запустил в облачко руку, ухватил одну из сфер, потянул, и она в свою очередь распахнулась еще одним облачком. Он вытащил руку обратно и небрежным движением смел все обратно в небытие.
Я осторожно огляделся, но завтракающие люди не обратили на произошедшее никакого внимания.
– Они нас не видят? – Кондратий улыбнулся. – Накрыли нас полем невидимости?
– Дима, не изобретайте сущностей сверх необходимого, берите на вооружение бритву Оккама. Вы слышали о слепом пятне? В поле нашего зрения имеется область, которую не видим в силу анатомического строения глаза. Но мы этого не замечаем, поскольку мозг достраивает картинку.
– Все равно не понимаю.
– Это – аналогия. Сколько раз вы проезжали из города на вашу дачу и обратно, но не обращали внимания на поворот на… как вы назвали? Анизотропное шоссе? Очень удачное название…
– Не мое, – сказал я. – Оно… из одной книжки, в общем.
Действительно – сколько? Проезжал поворот, даже не задумываясь – куда может привести эта дорога? Да и под силу человеку задумываться над каждым поворотом, который попадается на пути? Все эти ответвления от магистрали, по которой мы привычно несемся, лишь отмечая и тут же их забывая, даже не ощущая желания притормозить, свернуть и проверить – куда тебя может привести эта неприметная дорога? Хорошо, если на ней стоит указатель – «Большие Клыки – 5 км», либо «Базарные Матаки – 1 км», а если нет ничего? Только колея, уходящая за перелесок? Всякий ли решиться избрать ее? Мы не любопытны. Мы чересчур заняты. У нас тысячи дел. Вот наше слепое пятно, о котором говорит Кондратий. Привычка жизни.
Хват закурил, внимательно меня разглядывая. Наверное, догадывался о происходящем в моей голове.
– Нет никаких путешествий во времени, – сказал он. – И никаких параллельных и прочих перпендикулярных миров тоже нет. Все это – ненаучная фантастика. К чему вообще множить миры сверх всякой меры? Мир один. И он вполне бесконечно разнообразен. Но большинство людей этого не замечают.
– А что же есть? – спросил я. – Если это, конечно, не секрет.
Кондратий глубоко затянулся, так глубоко, что тлеющий огонек на сигарете добежал почти до фильтра, а столбик пепла опасно искривился, грозя упасть на стол.
– Опричи. Вот, что есть.
Снова это словечко. Странно знакомое.
– Похоже на опричнину, – вспомнил я.
– Почему похоже? Опричь и есть производное от опричнины, – улыбнулся Хват.
– А вы, значит, – опричник? – я попытался шутить, но что-то знобкое повеяло на меня, сердце сжала ледяная рука. Ну, вот оно! Только – что именно? – Не
