— Потому что легко рассуждать о самостоятельности, когда сама еще палец о палец не ударила, живешь на всем готовом!
Вот теперь я молчу. Дар речи пропадает. Честно, от ярости язык к небу присох. Впрочем, оно и понятно, что отвечать что-то — бесполезно. Выхожу из гостиной, хватаю с вешалки пальто и, вернувшись, швыряю на колени матери ключи от машины.
— Ой, я умоляю, Настя, вот только не надо этих сцен. Ты же не сможешь без машины, через неделю сама прибежишь.
— Не прибегу. Пальто оставить? Я б и его сняла, да на улице холодно. Что еще вернуть?
— Тогда и золото оставляй, — смеется мать.
Глава 12
Сильный характер сыграть невозможно…
Настя
— Золото? Без проблем. — Я снимаю с себя серьги, кольцо, цепочку, но на этом не останавливаюсь.
Вот вам ваше пальто, стоящее столько, сколько некоторые за месяц получают!
Вот часики золотые!
Вот браслет!
Все это дорогущее барахло я демонстративно бросаю на диван и делаю то, что обещала никогда не делать. Как говорится, никогда не говори «никогда». Звоню Плесовских и прошу отвезти меня домой. Холодновато на метро в тонюсенькой кофточке и юбке, которая едва прикрывает зад. Зато не зря так вырядилась, Дёмке понравится. Он удивлен такой неожиданной просьбе, но радостно пытается это скрыть и обещает прибыть с минуты на минуту.
Мама снова усмехается:
— А говорила, что тебе ничего от него не надо. Видишь, как быстро все меняется. — Нет, она уже открыто насмехается надо мной, и меня до глубины души задевает ее язвительность.
Черт возьми, она же моя мать, откуда столько агрессии?
— А ты хочешь, чтобы я пошла раздетая? Ничего, что на улице ноябрь?
— Ну почему ты все время пытаешься что-то кому-то доказать? Даже сейчас. Хотя все просто. Нужно отступить, не строить из себя железную леди там, где это не нужно. И все.
— Отступить от чего? — Я не понимаю, чего она от меня хочет. Не понимаю, что делаю не так.
Мне вдруг вспоминаются слова Никиты, будто я всегда пытаюсь уличить его в чем-то неблаговидном. Меня тоже часто беспокоят эти же ощущения. Я ведь не делаю ничего плохого. Не вмешиваюсь в чужую жизнь, не обманываю, не предаю, не пытаюсь что-то получить за чей-то счет. Я еще много чего не делаю, но почему-то мне все время пытаются навязать ощущение, словно я в чем-то виновата и живу как-то не так.
— Может, в этом вся проблема? Что у меня получается это доказать? Что я не отступаю? Не даю себя сломить?
Это были мысли вслух, высказанные спокойным тоном, но оттого, какое впечатление они производят на мать, у меня замирает дыхание. Не хочу даже думать, что попала в точку. Даже предполагать не желаю, что для матери я не дочь, а… соперница?
Слава богу, звонок в дверь прерывает этот поток мыслей. Я хочу выбросить все из головы. Ссора с матерью… пассивное согласие сестры…
Это моя семья. Все пройдет.
— Что случилось? — встревоженно спрашивает Демьян. — Машина сломалась?
— Можно и так сказать, — глухо отвечаю я и, натянув сапоги, без промедления выхожу из квартиры.
Демьян выходит за мной, смотрит на дверь, на меня…
— Дём, поехали скорее, — тороплю его взглядом и вызываю лифт. Он благородно стаскивает с себя пальто и накидывает мне на плечи. Я мигом согреваюсь от его тепла, однако на улице холод все равно сковывает меня с головы до ног.
Это не физическое ощущение, это ощущение полной пустоты в душе.
День угас. Я бездумно смотрю на дорогу, держа взглядом какую-то неопределенную точку. Плесовских молчит, лишь изредка на меня поглядывая. Может быть, все дело в том, что мне отчаянно его навязывают? Может, если бы он не работал с моим отцом, если бы его бесконечно ко мне не сватали, а мы общались с ним где-то в своем кругу, без расспросов и постоянного давления, у нас что-то получилось? Он всегда внимателен ко мне и даже заботлив. Надо признать, недурен собой. Знает толк в одежде, в еде, где и как отдохнуть, куда съездить, впрочем, наверное, как и любой другой человек, у которого есть деньги.
— Не холодно? — обеспокоенно касается моей ладони.
Смотрю на его руки: нет, не получилось бы. От него за версту прет дорогим парфюмом, и я рада, что он начисто перебивает его собственный запах, потому что мне не хочется его вдыхать. Я не желаю ощущать на себе тепло его рук, не хочу прижиматься к нему… тем более голой.
Конечно, перед глазами тут же всплывает Леднёв. Не помню аромат его туалетной воды, но хорошо помню горячий влажный запах его кожи. Тогда, когда он разгоряченный таскал нам в квартиру мебель, а потом собирал комод. Помню его руки, шершавые от постоянных тренировок, его грубоватые нахально-собственнические прикосновения. До него я не знала, что такое настоящее влечение и откуда оно рождается. Теперь знаю: это что-то первобытное, необъяснимое. Неконтролируемое, потому опасное. Ты слепнешь, глохнешь и становишься зависимой от объекта своего вожделения.
Машина плавно тормозит у подъезда, и Демьян с сожалением вздыхает: приехали, пора расставаться. Сегодня мне хочется быть по-человечески ему благодарной, он все-таки очень меня выручил, сорвался с места, не спросив, что и зачем. Чашку кофе Плесовских точно заслужил.
Мы поднимаемся в квартиру, и я предлагаю ему пройти в гостиную. Черт знает, что там на кухне. Тоська имеет обыкновение оставлять в раковине грязную посуду.
— Дём, включи телевизор.
Приношу кофе и печенье.
— А где подруга? — спрашивает Дёма. Его мало интересует Тоська и ее похождения, но надо же о чем-то разговаривать.
— Не знаю, гуляет где-то.
— Так и не скажешь, что случилось?
— Не бери в голову, — отмахиваюсь я, — как всегда… поругалась.
— Протестуешь?
— Пытаюсь установить новый режим правления. Но пока безуспешно.
Мы молча допиваем кофе. Спрашивать про работу не хочу, какой смысл — Плесовских работает с отцом, у них общие дела, которые, честно говоря, мне не интересны. А больше говорить не о чем. Вот и смотрим чаще в телевизор, чем друг на друга.
— Сам-то замерз, наверное?
— Нет, — улыбается он.
— Ты очень выручил меня, правда.
— Не благодари.
Тыльной стороной ладони Дёма легко касается моего лица, я, не замечая этого жеста, ставлю чашку на столик и тянусь к лежащему около него пульту от телевизора. То ли Дёмку перемкнуло, то ли мое движение было воспринято как рывок навстречу, но он хватает меня за лицо и целует в губы. От удивления я даже не сопротивляюсь, и лишь когда оказываюсь опрокинутой на спину, понимаю, что Плесовских не собирается останавливаться. Его руки шарят по моему телу, губы все крепче прижимаются к моим губам.
— Демьян! — вскрикиваю
