Я не могу ни вдохнуть, ни выдохнуть… как будто на моей шее затянулась удавка.
Глава 4
…умный человек понимает даже то, чего не знает…
Настя
— Борзота, — смеюсь ему в губы, когда он позволяет мне вздохнуть.
— Сама напросилась.
— Ну, хоть что-то в этой жизни не меняется. Каким Ник был, таким и остался.
— Одно точно осталось неизменным. Я все так же с легкостью введусь на твои провокации, — басит он в ухо, не торопясь отпускать меня.
Мне приходится приложить усилия, чтобы высвободиться из его объятий.
Усилия — над собой.
Никита подводит меня к машине, и я без сомнений усаживаюсь в его «туарег». И ни одна клеточка моего мозга, дрянь проклятая, не вопит: «Настя, вали отсюда!». Ничего во мне не бунтует, когда мы отъезжаем от дома. Ничего не восстает против такого хода событий. Я не спорю сама с собой, а зря…
— В гости не напрашиваюсь, а то Филя подумает, что я решил тебя отбить. Так что кофе поедем пить куда-нибудь в другое место.
— Ты непрошибаемо логичен. В гости не напрашиваешься. Просто увезешь меня куда-нибудь среди ночи. Разумеется, чтобы Филю не волновать.
Леднёв смеется:
— За МКАД. На дачу.
Поскольку наступает моя очередь говорить, я пытаюсь поддержать разговор необязательными фразами:
— Ник, я прям на тебя обиделась. Это ж надо, даже не поздоровался.
— Ты была не одна, мне показалось, это будет неудобным.
— Правда? — картинно удивляюсь. — Леднёв, наконец, знает, что такое «неудобно»?
— Представь, я подваливаю, а ты бросаешься ко мне обниматься. Твой бы охренел.
— Что ты, я бы на людях вела себя более сдержанно. Сделала бы вид, что едва-едва тебя помню.
— Правда? — картинно повторяет он мою интонацию. — Климова, наконец, знает, что такое «вести себя сдержанно»?
Я тоже смеюсь и замолкаю. Леднёв всегда мог похвастаться фантастическим самообладанием, и я не сомневаюсь, что именно эта способность держать удар с непроницаемым лицом дала ему в жизни если не все, то многое.
Много о чем хочется его спросить, но я молчу. Ник тоже неразговорчив. Не знаю, как он, а я просто берегу свои вопросы. Потому что прекрасно понимаю: у нас есть лимит. Черта, до которой нам нельзя доходить. Наверное, он тоже чувствует этот предел, поэтому пока хранит молчание. Если выспросим все еще по дороге, то позже нам не о чем будет разговаривать. Мы не сможем. Поэтому мы прощаем друг другу и объятие, и этот поцелуй, и стёб, и шуточки. Мы прощаем друг другу все эти порывы, потому что у нас есть черта.
Через какое-то время Леднёв останавливается у маленького ресторанчика. Я знаю это место, и мне оно нравится. Здесь уютно, без пафоса. Мы проходим в дальний угол зала, как бы отгороженный выступом стены, усаживаемся за столик и заказываем кофе.
— Я когда тебя увидела, думала, что у меня галлюцинация, — усмехаюсь я.
— А я так не думал. Знал, что ты там будешь.
— Подготовился? — улыбаюсь.
— Конечно. В процессе подготовки выяснилось, что половина собравшегося высшего общества готова убить за Настину подпись, вторая половина — лизать Насте ноги.
— Это да. Мой департамент вешается. Земля всем нужна, а я ж такая сука, если не хочу продаться, ни за какие деньги не продамся. Берегу культурное наследие Москвы. Прекрасно подготовился, Леднёв. Я тебе не говорила, что Филя — это Филя.
— Климова, ты ж моя боль на всю жизнь, я должен был знать, с кем столкнусь, — серьезно подтверждает Никита.
— Если хочешь соврать — говори правду? — говорю без улыбки и внутренне замираю.
Вот и все. Мы у черты. Дальше придется пробираться сквозь колючую проволоку.
Леднёв, выруливай, мысленно прошу я. Иначе придется разбегаться раньше времени.
И Леднёв выруливает. Он же умный, а умный человек понимает даже то, чего не знает.
— Если разговор заходит в тупик, нужно начать его сначала, — говорит он, сложив руки в замок и уверенно оперевшись о стол.
— Кто ты? Кем трудишься? — спрашиваю прямо, раз уж меня снова кинули на исходную и предоставили право первой задавать вопросы.
— Юристом.
— Видимо, ты хороший юрист, раз попал на это мероприятие.
— Да, — посмеивается он, — говорят, неплохой.
— А хотел быть «важняком», — вздыхаю без сожаления, но с тайной гордостью.
— Хотел. Теперь сижу в кабинете и волокичу бумажки. Мечты не всегда сбываются.
— Мечты вообще никогда не сбываются. Ты это лучше меня знаешь. Слушай, я надеюсь, ты сейчас… не чьи-то интересы представляешь? — срывается у меня неосторожный вопрос, который я даже не в силах озвучить полностью — так мерзопакостно мое предположение.
Никита делает глоток кофе, поднимает глаза, и в его взгляде мне чудится острый металл.
— Все, все, — тут же отступаю, приподнимая ладони над столом, — считай, что взяла свои слова обратно.
— Считай, что я этого не слышал. Не порти нашу милую беседу своими извращенными мыслями.
Я обжигаюсь. То ли кофе, то ли об его слова.
— Удивительно, как мы вообще можем спокойно разговаривать.
Это и впрямь удивительно. Наверное, если бы мы встретились чуть раньше, не смогли бы обмолвиться ни словом.
— Поверь, я сохранил о нас самые теплые воспоминания, — улыбается он.
— А у тебя такие есть?
Никита некоторое время молчит, а когда начинает говорить, голос его перепадает на другую интонацию, что вызывает у меня смех — знакомые слова.
— Я с тобой не буду встречаться, и не ходи за мной, и не лезь в мою жизнь, оставь меня в покое… Ник, ну прости меня, Прости-прости-прости… — проговаривает он.
Я, конечно, в долгу не остаюсь и вспоминаю тоже:
— Еще одна такая выходка, Климова, и я твою жизнь в ад превращу, ты вообще пожалеешь, что когда-то узнала, кто такой Леднёв… Настя, ну пожалуйста, Настя…
— Настюша Климова, прости любимого, — смеется Ник.
Смеюсь и я. Мы вместе смеемся, от души веселимся, еще некоторое время перебирая черепки нашей разбитой прошлой жизни.
Леднёв всегда сочетал в себе несочетаемое. При всей своей смелости и наглости он отличался скромностью и никогда не был показушником. Его скромность какая-то врожденная — она в его улыбке и в чистых глазах. Она в его спокойствии, в его молчании. Годы сделали его вдумчивым и неспешным. Мы к таким тянемся, потому что любим тайны, и нам обязательно нужно эту тайну разгадать: забраться поглубже в душу, влезть под кожу.
Это я сейчас так думаю. А много лет назад я просто втюрилась в высокого, здорового, красивого пацана. Влюбилась, но долго убеждала себя, что это не так, и еще дольше пыталась его отшить. Но Леднёв упрямый, он все равно своего добился. В упорстве с ним мог посоревноваться разве что Демьян. Но Дёма мразь и с самого начала играл нечестно. Я многое поняла тогда, еще больше стала осознавать только сейчас, и от этого понимания прошлое стало выглядеть еще
