Родители хотели для нас счастья. Поэтому меня убеждали, что Леднёв никто и ничто, у него ничего нет и мне не нужен безмозглый малолетка. А Никите говорили, что ему не нужна девка старше него, от которой одни проблемы. Я не стала ждать, пока Ника сломают окончательно и отпустила. А может быть, я сломалась сама. Устала.
Теперь наши родители могут нами гордиться. Все сложилось. Мы оба успешные и самодостаточные люди, со статусом и положением.
Только у него не блестят глаза. А мне хочется плакать.
Глава 5
…сильные люди не плачут,
сильные люди тихо сходят с ума…
Настя
Целую неделю я молчала как рыба и даже Тосе не говорила, что виделась с Никитой. Но молчать о таком событии крайне сложно, и в субботу я сломалась.
— Я Леднёва видела, — признаюсь после второго бокала вина.
Мне трудно начинать этот разговор, боюсь ворошить прошлое, но поделиться новостями очень хочется.
Мы сидим у Таисии на лоджии, в местечке, созданном специально для наших посиделок. Обстановка располагает к душевным разговорам, а вино здесь пьется особенно приятно. Лоджия небольшая и светлая, с чудесным мини-диванчиком и парой плетеных кресел.
— Когда? — после секундной паузы спрашивает подруга, почему-то не выразив особенного удивления.
— В прошлую субботу.
— И что? — Григорьева, теперь уже Яковлева, покусывает губы и ерошит свои короткие, уложенные в стильном беспорядке волосы. Она всю жизнь носит короткую стрижку и часто экспериментирует с цветом волос. Сейчас остановилась на платиновом блонде, что совершенно правильно. Этот цвет делает ее темные глаза невероятно выразительными.
— И ничего, — вздыхаю я, глянув наверх. — Все время кажется, что эта полка с книгами мне на голову упадет…
— Переспали?
— Нет.
— Плохо. Очень плохо.
Я не успеваю ничего ответить по этому поводу, к нам заглядывает Славка:
— Тая, какой галстук надеть? Этот или этот?
— Тот, что в правой руке, — не оборачиваясь, отвечает она.
Это для меня Григорьева-Яковлева — Тося, а муж любовно зовет ее «Тая».
— Ты даже не посмотрела!
Тая поворачивается и по-женски придирчивым взглядом смотрит на галстуки.
— Я же сказала: тот, что в правой руке!
— Что случилось? — интересуется Славка, замечая настроение жены.
— Наську на секс уговариваю.
— Серьезно? — любопытствует он.
— Не радуйся, не с нами!
— Тьфу, блин, а я уже подумал, что мечта моя сбудется. Наськину грудь тисну, — как будто разочаровывается и уходит.
— Мечта?! — восклицаю я. — Слава, вернись! Иди сюда, на — потрогай! Мечты же обязательно должны сбываться!
— А можно? — снова заглядывает он.
— Конечно, можно!
Славик будто раздумывает, сведя в одну линию густые брови, а мы с Тоськой падаем со смеху.
— Нет. Ты сейчас отнимешь у меня мечту. О чем я тогда мечтать буду?
Я хохочу. Тося тоже.
— Яковлев! — кричит она. — Это что за страдания по сиськам? Говорила же тебе, дай денег, и будет у нас новая грудь! Сделаем еще лучше, чем у Климовой.
— Нет!
— Яковлев, ну дай денег на новые титьки!
— Нет!
— Жмотяра!
Яковлев тоже басовито хохочет откуда-то из прихожей.
— Подожди, я их провожу и поговорим спокойно.
Таисия ставит свой бокал на маленький столик из спила дерева и на некоторое время оставляет меня одну. Я жду, пока она проводит мужа и дочь. Слава должен отвезти Иринку к своим родителям на выходные. У самого же наметилась какая-то встреча с друзьями, а Тося, как обычно, участвовать в этом отказалась. Она давно не напрягается, что муж ходит куда-то без нее.
— И что? — снова спрашивает Григорьева-Яковлева, вернувшись ко мне с двумя чашками крепкого кофе.
Вино мы допьем позже, после кофе. У нас с Тоськой свои привычки, и нам все равно, даже если кому-то наши вкусы покажутся дикостью.
— И ничего, — повторяю я.
— Неужели Леднёв потерял квалификацию? Он же олимпийский чемпион по укладыванию Климовой в постель.
— Угу, можно сказать, единственный призер, — стараюсь перевести все в шутку, но почему-то у меня начинают гореть щеки. Огонь распаляет меня изнутри, и мне это не нравится. Мне не нужна буря. У меня есть мой якорь. Филипп. Он мое спокойствие, мое постоянство, моя уверенность. Мне не нужна буря…
— Вообще ничего? Никак? Даже не поцеловались?
— Поцеловались. При встрече.
— А-а-а, ну слава богу, а то ты меня прям напугала. Все. Прощай, Филя.
— Совсем ты Филю не жалеешь.
— А с чего мне его жалеть? Он, что, счастье свое зубами выгрызал? Ему сорок… сколько там? Он разведен, самостоятелен, у него двое детей. А еще у него охеренная баба, которая никоим образом не претендует на его свободу и не зависит от него материально! Ему в жизни ни черта больше не надо. С чего ради его жалеть? И не спорь! Не рассказывай мне, что он долго тебя добивался. Не хочу слушать этот бред. Ничего он не добивался, просто Настя решила, что Филя ей подходит, поэтому Филя с ней.
И не думаю спорить. Мы с Филиппом не живем вместе, а только встречаемся, потому что я искренне не понимаю, зачем нам жить вместе. Замуж за него я не собираюсь, о детях речи нет. У меня работа, довольно плотный график, бешеный ритм жизни, свои привычки, и я ненавижу готовить для кого-то завтрак. Мы не устраиваем друг другу глупых сцен ревности и легко можем обо всем договориться. Я называю это зрелыми отношениями, а Тося почему-то похеризмом.
— О чем беседовали?
— Обо всем понемногу. Обсудили моего Филю и его Сашулю. Поржали. У них там что-то не ладится.
Смеется и Тоська. Тоже ржет во весь голос, запрокинув голову.
— И ничего не ёкнуло?
— А что у меня должно было ёкнуть? Ты про ревность? После стольких лет про ревность говорить глупо.
— Глупо ждать, что ты заревнуешь Фильку. Леднёв — другое дело. Мы же помним, сколько слез было из-за него пролито, сколько соплей на кулак намотано. — Тося изобразила красочный рев: — А-а-а-а-а! Ледн-ё-ё-ё-ё-в!
— Так что ж мне еще делать было? Молодо-зелено. Только в подушку плакать да сопли размазывать, — пытаюсь отпираться, но быстро сдаюсь: — Ладно. Коротнуло. Не без этого. Немножко. Совсем чуть-чуть.
Коротнуло. Прошибло. Прошли годы, и мы изменились. Но у нас осталась память. От нее никуда не деться. Память воскрешает не только картинки прошлого, она воскрешает и чувства.
Пока жива память — есть чувства.
— И что ж ты ему посоветовала?
— Вернуть девочку. Она скоро все поймет и успокоится, молодая еще.
— Ты в это веришь?
— Конечно. Иначе я бы ему этого не говорила.
Не верю я в это. Не успокоится его Сашуля. Она не понимает его и не поймет. Чтобы понять Никиту, нужно знать того Леднёва. Другого. Моего. А моего Леднёва больше нет, я его убила. Сама. Я
