Елена Синякова
Янтарь
Я пришёл к тебе с миром, маленький рыжий бес.
Открывай же врата мне, и славь ледяную высь…
Назову твоё имя — твердь потеряет вес.
Ты держи меня за руку… Ты за меня держись.
Помнишь, в старом саду ты сжигала мои листы:
Картографию странствий и манускрипты бед,
На губах и ладонях оттирала мои следы,
Словно может быть стёртым ночи горячий бред.
Я пришёл к тебе с миром, в ножнах забыв слова,
Их дамасское жало, бритвы стальную дрожь…
Я пришёл к тебе в белом, чёрным прослыв едва,
Не открыв тебе правды, но не скрывая ложь.
Твоих узких коленей маленький тёплый рай
Мне казался порогом всех заповедных стран,
Обжигающий глобус в руки мои бросай -
Я, наверно, поймаю и не умру от ран.
Я пришёл к тебе с миром, тихо, в последний раз -
Открывай же врата мне, чужому в твоей земле…
Прокричи свою заповедь, вздрогни от тайных фраз.
Утони в моём имени, словно в ночной реке.
Снежный Рыцарь
Глава 1
Против лома — нет приема
Это знает каждый человек, ходя еще под стол пешком в раздутом памперсе.
Теоретически я знала тоже.
Ну, как знала? Догадывалась!
Но только это у других людей был здравый смысл, инстинкт выживания и все такое прочее, а я не была человеком.
Верее была им наполовину.
Ну, лаааааадно!
Врать не буду — была человеком процентов на восемьдесят.
Зато оставшаяся двадцаточка была из разряда — оторви и выбрось куда подальше. ибо я была дочерью Берсерка!
Первая. Единственная. Любимая.
Дочерью того, кто холил и лелеял во мне эти самые двадцать процентов. доводя их до совершенства….и мааааленького такого безумия, от которого у наших соседей всегда была в запасе валерьянка и ружье!
Поэтому я сжала в руке увесистую дубину, даже если с трудом могла ее удержать.
Мда…замахиваться придется, держа эту балду обеими руками. но я рассчитывала. что одного раза мне хватит.
И это вы вряд ли пойдете на медведя с дубиной и шокером!
А я — пойду!
Пффффф! Что мне стОит?
Главное косу под пуховик запрятать, а там я была готова и бешенного медведя на скаку остановить, и в воняющую берлогу залезть.
План был проще некуда — ворваться в берлогу. «приласкать» мишку шокером. огреть сверху дубиной до явно летающих звездочек в медвежьих глазах, схватить. что мне было нужно и делать ноги. как можно скорее!
Кстати, я сказала, что берлога была удобно расположена почти на склоне большого пригорка, где я запасливо поставила саночки для более успешного и быстрого спуска?
И пусть они были детские и желтые, а еще скромно одолжены без разрешения у каких-то людей в таежном поселке далеко отсюда, это было единственных скороходным средством моего передвижения, ибо ноги были не в счет!
Главное, что они были в любом случае быстрее моих ног в валенках сорок второго размера на мой родной тридцать седьмой!
Кстати, этот камуфляжный костюмчик защитного цвета последней модели «Привет братьям ВДВ» пятьдесят второго размера на мой сорок четвертый, я одолжила у тех же милых людей!
Одолжила бы и ружье. если бы только нашла…
Да, оно бы мне пригодилось гораздо больше шокера, но, как говориться, на безрыбье и гусь сойдет… только бы батарейки не сели.
Я постучала шокером по углу деревянного стола своего последнего прибежища, на тот случай, чтобы батарейки зарядились от стука по старой отработанной веками традиции. боясь его включать раньше времени. и проверять еще раз, чтобы он сработал в нужный момент.
Много вреда мишке он не нанесет, зато явно удивит!
В моем новом жилище было практически все необходимое — пара сломанных кроватей, тонна пыли, грязь. клочки какой-то шерсти, разбитые окна, кроме одного. и покореженная дверь, но все лучше, чем ютиться на холодной земле под хвойными ветками, сложенных шалашиком.
Самое главное, что здесь была печка. а еще подпол. где я с визгом обнаружила целую батарею зимних заготовок, сало и пару шматков валенного мяса! А еще посуду. которая осталась на удивление целой, и даже кое-какие вещи, которые мне очень пригодились.
Страшно было представить, что стало с теми. кто мог здесь жить.
После грубого, непростительного и жестокого нападения Кадьяков, в наших землях едва ли можно было встретить хоть кого-либо.
Я осталась жива лишь потому, что папа отправил меня к людям, начиная подозревать, что дело идет к войне и пользуясь тем, что я не обладала его слухом, нюхом и обаянием.
Я бы никогда не уехала, если бы почувствовала что-то неладное!
Никогда бы не оставила его одного!
Но даже если бы встретила своих медвежьих сородичей, то не была бы рада…
…Я была беглянка, которую нельзя было найти.
И не важно, что меня могли искать.
Не важно, что за разбитыми окнами, которые я закрыла ставнями и занавесила одеялами, трещал январский мороз.
Не важно, что я толком не спала и не ела уже много недель подряд — у меня была цель в жизни, от которой я не отступлюсь, чего бы мне это не стоило!
И пускай у меня не было и десятой части силы истинных Беров, клыков и способностей слышать и видеть далеко вперед, я не боялась ничего в этой жизни….кроме пауков!
Вот и сейчас, пытаясь согреться у маленького огонька в печи, и согреть небольшое помещение, которое очевидно было спальней какой-то девочки, судя по найденным вещам и запылившимся куклам, я все-равно косилась по темным углам, даже если понимала, что в такой мороз ни один нормальный паучок просто не выживет.
Жаль, что я не могла ощутить то, что было нужно, как это делал мой отец…
При воспоминании о нем в груди защемило, перехватывая дыхание.
Мой большой, добрый, громкий папа-медведь, который рокотал своими басами, искренне хохотал, запрокидывая голову, и сводил с ума женщин в поселке один только лукавым взглядом своих каштановых глаз.
Он жил среди людей много лет и был кузнецом, и еще в раннем детстве я отчетливо поняла, что все эти легенды и сказания про богатырей, были не о ком ином, как о Берах, потому что среди человеческого рода не могло быть таких огромных и сильных мужчин.
Мой папа был для меня богатырем из сказки, волшебником, доброй душой, чистым сердцем, искренним смехом… а я была его сладкой Ягодкой.
Кстати, да, это мое имя.
Ягода.
Нет, это не прозвище.
И да, у всех Беров и их детей всегда жутко странные имена.
Папа не был оригинальным. Он просто любил малину и дальше этого его мысли никуда не ушли. Я часто стонала и фыркала, что мог бы назвать меня Викторией — тут тебе и ягода и вполне себе нормальное имечко для нормальной девочки, вот только папа всегда хохотал, что если бы я была нормальная, то, может, и имя у меня было бы другое.
….Я его так сильно любила…
Злобно вытерев с влажных щек свои слезы, я надулась сама на себя,
