Он открыл глаза. Солнечный луч заставил зажмуриться, но лишь на миг. Потолок был украшен лепниной и покрыт росписью. Хрустальные подвески в люстре ловили солнечные зайчики и разбрызгивали радужные искры. Повернул голову. Взгляд скользнул по гравюре с изображением пейзажа, французскому шкафу из светлого лакированного дерева с книгами, каминной полке из розового мрамора и севрскому фарфору. Задержался на портрете, висящем на стене. Переместился дальше — к столику на одной ножке, на котором стояла клетка, рядом лежала книга и открытая резная табакерка. Нежно пахло лимонником и немного сиренью, потому что она росла под окном и буйно цвела, ударяя в стекло чернильными соцветиями при малейшем порыве ветра… И все это — комната, картины, запахи и блики хрусталя были ему знакомы. До дрожи. Канарейка внутри прутьев склонила голову, а потом подпрыгнула и издала длинную восторженную трель.
— Тише, Черри!
Легкая ткань накрыла клетку, сдула сквозняком страницы открытой книги.
Женский голос заставил его вздрогнуть. И очень медленно повернуть голову. Окно обрамляло полуденный солнечный день — ясный, летний. И она стояла напротив, сжимая свои тонкие ладони. Светло-голубое платье с лентами на плечах и широким поясом на талии. Простое и легкое, сбегающее по ногам тонким шелком и подчеркивающее ее бирюзовые глаза.
— О, вы очнулись! — она бросилась к кровати, на которой он лежал, на лице вспыхнуло такое облегчение, что ему захотелось зажмуриться. И ущипнуть себя. — Как же вы напугали меня!
Он приподнялся на локтях, жадно сглатывая этот лимонный воздух, в котором уже так явно ощущались ее духи. Какой-то цветок… он вечно забывает название.
Девушка бросилась к нему, но застыла, встревоженно глядя в его лицо.
— Вам… лучше?
Он выдохнул и скатился с кровати. В голове зашумело, словно он залпом глотнул виски. Ладонь разжалась, и он посмотрел на то, что сжимал в ней. Кольцо. Часы. Нория навсегда? Моргнул, пытаясь осмыслить произошедшее.
Возможно ли это?!
Поднял голову.
Темные глаза жадно и неверяще ощупывали знакомую обстановку дома. Да, это ее дом. Она жила в нем в начале двадцатого века в Великобритании.
— Вы меня слышите? Вы упали с лошади неподалеку. Я велела принести вас в дом. — Она запнулась, встревоженно глядя в его лицо. Нервно отбросила с лица локон, сцепила ладони. — Мы не были представлены, хотя встречались на приеме у леди Мар…
— Нория.
Она посмотрела изумленно. А Ландар шагнул ближе, жадно всматриваясь в это лицо. Нори… Живая. Дышащая. Встревоженная. И уже слегка испуганная его горячечным и откровенным взглядом, его поведением, столь отличающимся от действий благородного джентльмена.
— Число? — Он вдруг схватил ее за плечи, глядя в женское лицо, поглощая взглядом тонкий разлет бровей, бирюзу глаз, аккуратный носик, пухлые губки и родинку на щеке… — Какое сегодня число?
— Двадцать пятое мая.
— Год?
— Тысяча девятьсот шестой от рождества Христова, — сказала Нория и нахмурилась. — И попрошу убрать ваши руки, вы ведете себя неподобающе… я прощаю столь вольное поведение лишь оттого, что вы ударились головой…
Мужчина откинул голову и рассмеялся.
— Вы меня пугаете, — правда, испуга в ее глазах больше не было, скорее, веселое любопытство.
— Мы еще даже не знакомы, — непонятно сказал он.
— Да. Мы не были представлены, я ведь уже сказала…
Ландар снова рассмеялся и вдруг резко прижал ее к себе, так крепко, что девушка тихо пискнула.
— Вы точно ударились головой, — пробурчала она в шелковый мужской жилет.
— И очень сильно, — хмыкнул Ландар, отпуская ее. — Так сильно, что мне привиделся жуткий сон.
— Даже предположить боюсь, насколько жуткий, раз вы бросаетесь на первых встречных, — протянула Нория, расправляя складки голубого платья. Да, она всегда была неробкого десятка.
Он с улыбкой осмотрел комнату.
— Пожалуй, мне пора представиться, госпожа спасительница? — Ландар приподнял бровь. Боги, неужели все это правда? Неужели мироздание и дерзкая девчонка с бирюзовыми глазами даровали ему еще один шанс?
Так трудно поверить…
А впрочем… Кажется, он впервые за прошедшую сотню лет ощущает себя живым. По-настоящему живым. С колотящимся от волнения сердцем, с ускоряющимся током горячей крови. Он выдохнул, пытаясь не смотреть столь… жадно, хотя желал лишь снова прижать ее к себе.
Но проклятие и благословление!
Они еще даже не знакомы.
— Вы позволите? И простите мое поведение, оно действительно было… неуместным. Неподобающим. И даже возмутительным. Но я все осознал, раскаялся и более не повторю прежних ошибок.
Девушка смотрела с подозрением, между светлых бровей образовалась тонкая морщинка.
— Что же. Тогда попробуйте еще раз, господин Раскаяние. И учтите, что я никому не даю третьего шанса.
— О, поверьте, мне хватит и второго, — с улыбкой ответил Ландар.
ВОСПОМИНАНИЯ
Я ничего не чувствую.
Для людей чувства — мерило их человечности, способ познания добра и зла. А для меня? Не знаю. Теперь мне кажется, что они лишнее. Они — боль. Дориций говорит, что потеря чувств опасна, что так я не смогу отличить истинное от мнимого. Старик просто выжил из ума.
Я смотрю на оплывающие свечи. В этом зале их тысячи. Я приказал сделать их красными, мне нравится смотреть на чернеющий багровый воск, текущий на бронзовую подставку. Подо мной женщина. Очередная. Их много в этом зале, некоторые теряют сознание, и их заменяют другими. А может, они умирают, я не знаю. Мне наплевать.
Мой верный камердинер Жером говорит, что по окрестностям ползут слухи о кровавом румынском князе, в замке которого творятся невиданные бесчинства. Я смеюсь, слушая его. Жером обеспокоен, я вижу это по его глазам. И еще там гнездится ужас — он боится меня, того, кого знает столько лет. Хотя таким он меня не видел. Никто не видел.
Женщина издает сдавленный стон, и я смотрю на нее почти с интересом. Почти — здесь ключевое слово. Она брюнетка. Длинные косы растрепались, глаза затянуты дымкой, в неровном свете пламени я даже не понимаю, красива ли она. Хотя это тоже не слишком важно. Я совершаю механические движения, вбиваюсь в податливое, распятое подо мной тело, с
