— Объясни. Что-то я запуталась. Языка не зная, понимать? Это как?
— Чувства их и желания вот тут слышать, — ответил Гриша, коснувшись пальцем точки над широкими бровями. — Любой зверь, если захочет, может человеку свое желание показать. Только слышать уметь надо.
— Мистика, — сморщила носик Герцогиня.
— Сама ты мистика, — вдруг обиделся Гриша. — Говорю же, это уметь надо. Да у любого хорошего пастуха спроси, он тебе так же скажет. Конюх толковый такое умеет, псарь. Да почитай все, кто долго с животными работает, а того лучше потомственный зверовод, такое расскажет, что только дивиться будешь.
— Ну-ну, не сердись, — заворковала Герцогиня, прижимаясь к нему всем телом. — Я же не обидеть тебя хотела. Просто не верю я в подобные дела.
— Так и не надо верить. Говорю же, сама с людьми поговори.
— А что? И поговорю, — поцеловав его, пообещала Герцогиня. — Мне теперь и самой интересно стало слова твои проверить. Ох, пить хочется, — добавила она, потянувшись к кувшину с квасом, стоявшему на туалетном столике. — Хм, и когда это мы с тобой все выхлебать успели?
— Что, пусто? — огорченно уточнил парень.
— Ага. Лежи, сейчас свежего принесу, — улыбнулась Герцогиня, гибко поднимаясь с кровати и шествуя к креслу, где лежал ее халат. — Ты чего? — спросила она, заметив внимательный взгляд парня.
— Красивая ты. Словно статуя. Не девица, а тело, как у девчонки, — ответил парень, не сводя с нее восхищенного взгляда.
— Спасибо. Мне приятно это слышать от тебя, — лукаво улыбнулась женщина и, плавно покачивая бедрами, вышла.
Спустя несколько минут она вернулась, неся в руках запотевший кувшин с ледяным квасом. Разлив напиток по хрустальным стаканам, она скинула халат и, нырнув в кровать, подала один стакан Грише.
— Пей, только не спеши, а то горло заболит.
— Всю жизнь такой пью, — усмехнулся парень, как следует приложившись к стакану. — Ты вот все меня про мою жизнь спрашиваешь. А можно я тоже спрошу?
— И что ты хочешь знать? — удивленно повернулась к нему женщина, не ожидавшая подобного вопроса.
— Как ты в этом деле оказалась? Я ведь не дурак, хоть годами и не вышел. Но ведь вижу.
— Что ты видишь? — насторожилась Герцогиня.
— Разное. Плохое у тебя было. Давно уже. Кровь на тебе. И своя, и чужая. А самое главное, гложет тебя что-то. Вот я и думаю, красивая, молодая еще. Вышла бы замуж, детей нарожала, а ты всяких злодеев ловишь. Зачем?
— Не верила дура в мистику? Получи, — нервно усмехнулась женщина и, оставив стакан, вздохнула. — Ты прав. Боли в моей жизни было много. А дети… это моя самая большая боль. Не может у меня детей быть.
— Прости, — повинился Григорий, осторожно стерев слезинку с ее щеки.
— Ты не виноват, — мимолетно прижавшись к его руке, ответила женщина. — Я расскажу тебе всё. Давно я никому этого не рассказывала. Но тебе можно. Только помни, все, что услышишь, должно с тобой и умереть.
— Слово даю. Забуду, как только услышу, — коротко кивнул парень.
— Я родилась на границе Польши, в семье еврейского портного. Муж, жена, свекор со свекровью и шестеро детей-погодков. Жили небогато, но и не голодали. Мне было всего двенадцать, когда шляхтич, живший по соседству, поссорился с владетелем земли, на которой стояла наша деревня. А когда ссора зашла далеко, его гайдуки устроили в нашей деревне погром. Соседей резали, словно скот. Саблями рубили, детей конями топтали.
Меня насиловали четверо. Двенадцатилетнюю девчонку, у которой еще даже крови месячной не было. Эти звери не пощадили даже самых маленьких. Всю мою семью вырезали, а меня просто бросили, понадеявшись, что сама сдохну. Но я выжила. Как? Не знаю. Видно, кто-то там, наверху, решил, что чашу свой боли я еще не до конца выпила. Меня цыгане подобрали, что мимо нашей деревни шли. Как я на дорогу выползла, не помню.
Я после того вообще мало что помню. Очнулась уже в кибитке. Оказалось, что в соседнем городе цыгане меня хирургу показали и пообещали ему коня перековать и вылечить. Но он долго возиться не стал. Просто вырезал все, что разорвано было, остатки сшил и вернул меня обратно. Так что детей мне не то что выносить, а даже и зачать нечем. С тем табором я больше года прожила. Отец всегда считал, что девочка из хорошей семьи должна уметь не только детей рожать и мамалыгу варить, а еще и петь, танцевать и даже на рояле играть.
Так что, когда я немного в себя пришла и смогла ходить, как все нормальные люди ходят, так и начала на ярмарках да торгах петь. Благо песен разных я много помнила. И польских, и русских, и на иврите. Даже несколько французских романсов выучила. Но случилась облава. Это уже в Киеве было. У какого-то важного чиновника со двора пару породистых коней свели. А полиция, как всегда, все на цыган свалила. Табор из города погнали, а я случайно отстала.
Когда пришла вечером к стоянке, нашла только кострища потухшие. И начала милостыню просить и побираться, у церквей песни распевая. Думала, так однажды с голоду и околею. Или чего хуже, в тайном борделе от срамной болячки сдохну. Местные бандиты уже присматриваться ко мне начали. Но повезло. Петр Ефимович, тогда еще лейтенант молоденький, на меня случайно наткнулся.
Они там одного блинодела, фальшивомонетчика, ловили, а я увидела, куда тот побежал. Смотрю, тот проскочил, а следом лейтенант бежит. Глаза блестят, весь в поту, да только потерял жертву в толпе. Я и подошла. Говорю, дашь денежку, укажу, куда побежал и как быстрее в то место попасть. Я-то к тому времени уже успела город как следует изучить. А лейтенант этот рубль достает и говорит, поможешь поймать, и рубль дам, и с собой в Петербург заберу.
— Поймали?
— Поймали. А Петр Ефимович слово свое сдержал, хоть и не верила я. Но он человеком чести оказался. Лично меня к начальнику своему привел и приказал рассказать все, что со мной было. Тот, когда узнал, что я легко на трех языках говорю, сам меня в монастырский приют определил и наказал учиться как следует. Пообещал, что после школы к себе на службу
