А. Мередит Уолтерс
Мечты о счастье
Предисловие
Корин
Я всегда мечтала о бабочках.
Диких. Свободных. Ярких бабочках.
Для меня они были настоящими живыми существами. Такими же реальными, как ты или я.
Когда я была маленькой, мне постоянно снились прекрасные летающие создания. Они нежно прикасались к лицу, садились на тело, полностью облепляя его и окутывая, словно защитной пленкой.
Мама говорила, что они мои ангелы-хранители. Присматривают за мной, пока я сплю. Говорила, что видеть во сне бабочек — к удаче. Что мне суждена замечательная, удивительная жизнь. Красивые слова, наполненные благонамеренной ложью.
Мама украсила мою спальню бабочками. Повесила на стены розовые, голубые и фиолетовые крылья. Поставила витражное окно.
Но когда я выросла и вошла во взрослую жизнь, мои сны о бабочках оказались не такими уж и безобидными. Бабочки стали мрачными изломанными существами, которые обездвиживали меня и душили.
Они переплелись с моими ночными кошмарами. Я ощущала удушающее давление их тел, и не могла освободиться от них.
И однажды, некогда милые бабочки пробрались в мой настоящий мир. Но не для того, чтобы защитить. Они плотно облепили меня, парализовав все тело, ослепили, забились в нос и сдавили грудь.
Я начала ненавидеть своих бабочек.
Они вселяли в меня ужас.
Пролог
Корин
Дыши. Вдох. Выдох. Вдыхай через нос. Выдыхай через рот.
Я не могла дышать. В груди стало тесно, а горло сжалось до боли. Перед глазами замелькали знакомые черные точки.
Казалось, я сейчас упаду в обморок.
Мой сон о бабочках воплотился в явь. Ощущение, которое когда-то жило в моих снах, сейчас стало таким реальным. Меня одолевала пугающая, разрушительная паническая атака.
Я почувствовала, как сердце неистово колотится в груди, безумно трепещет в попытках вырваться из грудной клетки.
Руки начало покалывать, конечности онемели, я думала лишь о том, что умираю.
Я зажмурилась и попыталась абстрагироваться от звуков машин, окружающих меня. Вслепую брела по тротуару, проталкиваясь и пробивая путь к своему убежищу.
У меня сердечный приступ.
Я умру здесь, в центре города, в своей самой ужасной обуви и жалких голубых джинсах, которые должна была выбросить еще три года назад.
И почему я этого не сделала? Заметная дыра под карманом на заднице должна была стать главным знаком, который заставил бы меня перестать носить их на публике. Раз и навсегда.
Я издала сдавленный булькающий звук и упала на колени, не волнуясь о том, что на меня глазели люди. Меня не волновало, что я привлекаю внимание. Этим февральским вечером я не чувствовала ни холода, ни влажного снега под собой, ни морозного ветра, который просачивался под мою одежду.
Ничто из этого не имело значения, потому что я умирала. Нет смысла отрицать очевидное.
Пришло время умереть.
Прощай, жестокий мир…
Мой чрезмерно эмоциональный внутренний голос снова пробудился, желая добавить больше драматичности этой и без того трагичной ситуации.
Я стиснула зубы и сжала руки в кулаки так, что ногти впились в кожу ладоней.
«Дыши!» — скомандовала я себе.
Я закрыла лицо руками и начала раскачиваться из стороны в сторону. Повторяющиеся движения всего тела успокаивали меня, как ничто другое.
«Отправляйся в свое счастливое место, Корин», — беззвучно убеждала я себя, испуганную и отчаянную.
Счастливое место. Где же, черт побери, мое счастливое место?
Период ожидания во время техосмотра… Нет!
Или очереди на почте... Черт, дважды нет!
Неожиданно встретить Шеннон Питерс, мою заклятую соперницу из старшей школы, и увидеть, что она набрала двадцать килограммов после выпуска... Возможно.
Голова закружилась, все кругом смешалось. Такое чувство, будто я качаюсь на сломанных качелях. Вверх и вниз. Жутко и страшно.
Единственное, на чем я могла действительно сосредоточиться: что случится с моим котом после того, как я умру. Может, сестра заберет Мистера Бингли после моей преждевременной кончины? Но я не очень любила свою сестру. Она вознесла стервозность на уровень искусства.
Не хотелось бы, чтобы Мистер Бингли остался с сестрой. Она не будет помнить, что каждый день в шесть часов вечера его надо кормить специальным йогуртом. Она не любительница прикосновений, поэтому никогда не разрешит ему забираться к себе на колени, и не будет чесать его за ушками так, чтобы он замурлыкал.
Ее идея воспитания включала в себя надменные взгляды и здоровую дозу насмешек.
Зачем мне оставлять своего кота — единственное существо в мире, о котором я забочусь, — своей ужасной эгоистичной сестре?
Я в панике открыла и закрыла рот, снова зажмурилась, пытаясь заглушить все, кроме ощущения воздуха, входящего и выходящего из моих легких.
Я не могла думать о Мистере Бингли или о сестре, или что на мне старушечьи трусы, вместо чего-то кружевного и сексуального. Потому что в данной ситуации то, какое белье было на мне сейчас, «действительно» имело значение. И это явное доказательство того, что я правильно расставила приоритеты. Приятно осознавать, что даже перед лицом неизбежной смерти, я все еще могла иронизировать над собой. Кое-что никогда не меняется.
И теперь я думала лишь об изношенных, застиранных белых (которые теперь стали серыми) старушечьих трусах.
Последнее, что нужно любой девушке двадцати с чем-то лет, с навязчивой зацикленностью на собственной смерти, это чтобы парамедики любовались ее растянутыми трикотажными трусами с крошечными дырочками вдоль промежности.
Именно такой все и запомнят Корин Томпсон. Безумной девушкой с отвратительным бельем. Почему, ну почему я не надела симпатичные розовые бикини с бантиками по бокам?
Мои руки дрожали. Кожа покрылась потом, при том, что температуру на улице едва можно назвать теплой.
— Ты в порядке? — спросил низкий голос.
При нормальных обстоятельствах я бы подумала, что он красивый и притягательный.
Но не сейчас.
Сейчас я могла думать лишь о своей неизбежной кончине.
Вот он. Вот он свет в конце тоннеля. Должна ли я направиться к нему?
Я взволновано махнула рукой. Этим недвусмысленным невербальным сигналом я дала понять, что меня нужно оставить в покое.
Все кончено. Свет становится ярче.
— Давай же. Поднимайся.
