- Гори они синим пламенем эти соболя, вместе с гривнами... Я спать! - и отбросив в сторону лопату, побрёл в лагерь. Руки безвольно свисали плетьми вдоль массивного корпуса, а ноги заплетались при ходьбе. Я оглядел место раскопок - весь овраг был перерыт, как после весенней вспашки.
- Вовка! - окликнул я друга. Он медленно обернулся и вопросительно уставился на меня.
- Слушай, я тут подумал... Просто на майские праздники родители меня приглашали к себе огород копать... А ты этот... Ну, теперь профессионал, типа...
Вовка скорчил жалкое лицо и очень медленно поднял руку с выставленным средним пальцем.
Ничего ценного мы в той яме больше не нашли, а отмыв позже серебряный рубль от грязи, смогли наконец рассмотреть год чеканки - одна тысяча восемьсот сорок второй, а значит монета была значительно моложе того клада, который мы искали, и не имела к нему абсолютно никакого отношения.
Заночевать решили там же. Тем более, что Вовчик рухнул бревном в палатку и уже через пару минут оттуда доносился солидный храп.
С самого рассвета мимо нашего лагеря, то и дело, стали проезжать машины с шумящими в них людьми, своими песнями и криками, вводящими нас в ступор. Осознать причину этого беспредела получилось только после проезда третьего автомобиля, из заднего окна которого развивалось красное знамя, а из открытого люка, визжа и неистово размахивая руками торчали две блондинки, одетые только в купальники и пионерские пилотки. Первомай!
- Да уж... При таких раскладах придётся выходной устраивать. - Я задумчиво провожал взглядом веселящуюся компанию. - Не дадут нам сегодня покопать, Вова.
- Ты ещё учти, что завтра будет продолжение! Народ с ночёвкой на 'майские' приехал. Так что смело умножай на два.
Мы сидели на старом сухом бревне, слегка приунывшие и поглощённые думами о...
Как оказалось, думы наши носили кардинально различный характер. Я размышлял о героическом трудовом народе, о его подвиге, пронесённом в годах, о великой советской державе, которую одни своим потом и кровью возвели, а другие разрушили... Думы же моего друга были о бабах. Он так и сказал, после недолгого молчания:
- Бабу бы сейчас!
Вначале я даже не понял о чём это он - уж слишком беспощадным был контраст, и сразу перестроиться на новую тему не получилось.
- Чего? - спрашиваю.
- Бабу бы, говорю! Видел, какие молочные железы из люков торчали? Ух! Огонь!
- Начинается... - выдохнув, констатировал я, понимая, что Вовка и впрямь решил устроить нам выходные.
- Да ладно тебе! Праздник же! Торопись жить, дружище! - с этими словами Вовка лихо вскочил и, потягиваясь, с улыбкой добавил: - Жизнь-то одна, Серый. А она такая короткая, уж я-то знаю, поверь... Давай-ка - в воду, мой юный друг! Купальный сезон объявляется открытым!
И он рванул в сторону реки, крича во всё горло 'Врагу не сдаётся наш гордый 'Варяг', по пути разбрасывая в разные стороны снятую одежду.
- Твою мать! Чёрт балахманный! - запричитал я, как будто меня кто-то заставлял лезть в воду, но в следующее мгновение побежал следом за другом.
Глава 13. Машенька
В далёком нашем детстве, в соседнем подъезде жила-была девочка со сказочным именем Машенька. Девочкой она была порядочной, а потому матом не ругалась, с мальчиками в подворотнях не курила и яблоки на садовых участках с нами не воровала. Однако полное отсутствие общих интересов с дворовыми мальчишками не делало её менее привлекательной в глазах последних, чем она была на самом деле. Короче говоря, влюблены в Машеньку были все ребята без исключения, а мы с Вовкой, казалось, нашли в её лице любовь на всю оставшуюся жизнь.
Вечерами она выходила во двор в каком-нибудь чистеньком розовом или голубеньком платьице, выгуливала своего нелепого пекинеса по кличке Чуча, и, дефилируя мимо футбольной площадки или мимо школьных турников, на которых мы с Вовкой постоянно болтались, просто сводила нас с ума! В такие моменты, как-то сразу становилось стыдно за свои протёртые в двух местах старые кеды. Ну, или за когда-то бывшие модными джинсы, из которых уже давно вырос, и из-за этого можно было даже рассмотреть какие носки я сегодня утром надел. Подростковые комплексы давили колоссальным прессом на нашу с Вовчиком неокрепшую психику, создавая страдальческие настроения и порождая регулярное взаимное нытьё о переполнявших нас чувствах к прекраснейшему созданию господню.
Так бы, наверное, всё и шло, по накатанной, если бы в один прекрасный день не случился перелом! Причём, перелом, как в прямом, так и в переносном смысле.
Мы любили играть в 'казаки-разбойники', бегая по заброшенной стройке, по пути, развлекаясь боязнью призрачного маньяка, живущего в подвале этой стройки и нападающего на ребят, играющих за разбойников. Казаков маньяк, как ни странно, никогда не трогал, потому что быть казаками было более почётно. Никто никогда не слышал о конкретных жертвах жуткого убийцы, но в его существовании были уверенны все ребята без исключения. И все без исключения его видели! Не видел маньяка, казалось, только я один. Но я, чтобы не выглядеть дураком, тоже говорил, что видел его много раз и, даже, один разок от него убегал.
В связи с этим, те мальчишки, которые играли за казаков, основной своей массой, устраивали засады в подвале, поджидая, когда кто-нибудь из противников осмелится спуститься к ним. А те, кто был в команде разбойников, соответственно, бегали, шарахаясь от каждого шороха, на верхних этажах стройки. Когда бегать и пугаться без толку надоедало, самые смелые спускались на первый этаж. Всячески пытаясь обратить на себя внимание казаков, разбойники опускали в отверстия, между бетонными перекрытиями первого этажа, свои конечности и выкрикивали обидные глупости о маньяке и его друзьях казаках.
