— Вот смотри: это основной канал, — говорила она, демонстрируя толстый шнурок, проходящий через центр затейливой конструкции. — Вдоль него сила движется, когда конструкция начинает разрушаться. Поэтому очень важно, чтобы он был параллелен древку посоха, иначе невозможно будет целиться. А вот по этим ремешкам сила стекается к нему.
— Погоди, но я же помню, как ты всей этой красотой долбанула о ствол дерева, — перебил я. — Какая разница, будет ли канал параллелен посоху, если в момент заклинания он порвется или съедет в сторону?
— Ты не понял, — вздохнула Лана. — На самом деле все эти ремешки и веревочки — только отражение невидимой конструкции. Астральной, наверное. Когда они рвутся — конструкция остается. Более того, именно уничтожение конструкции в физическом мире заставляет ее работать. Не знаю, как это объяснить… представь себе обледеневший провод. Можно аккуратненько вынуть провод — и останется ледяная трубка, через которую можно лить, например, воду. Так же и с магией: она льется по таким вот невидимым трубочкам, которые остаеются, когда рвутся шнуры и ленты.
— И откуда она льется? — спросил я. Мне доводилось не раз говорить на эту тему со Степой, но у того не слишком получалось объяснить. Он пытался придумать для каждого явления псевдонаучный термин, путался в этих терминах сам, и в итоге напрочь запутывал собеседника. Я быстро бросил попытки что-то понять из его объяснений, списывая это на отсутствие у меня необходимых перков. Но вот у Ланы все выходило просто и доходчиво.
— Она льется из тебя, — ответила Лана. — Из того, кто держит посох. Ну, и еще немного из окружающего мира. Знаешь, применить сильное заклинание — это очень странное чувство: словно из тебя вынимают душу.
— Но потом ведь она возвращается назад? — спросил я.
— Возвращается, — ответила Лана. — Вот только… не факт, что та же самая. Просыпаешься потом после обморока и не можешь понять: точно ли это твое тело? Твои руки, ноги? Очень странное чувство…
Мы помолчали немного. Хлюпала грязь под копытами лошадей и барана. Скрипели позади нас оси тяжело груженых телег. В зарослях орешника зачирикала какая-то птичка: первая за время нашего пути. Чернолесье заканчивалось.
Мне вдруг отчего-то стало грустно: почему-то подумалось, что я больше никогда не вернусь в Кернадал с его холодными коридорами, жирной похлебкой от госпожи Гульды, вечерними разговорами у камина, горячим вином в щербатых глиняных чашках.
Главный был прав — что-то начиналось новое. Я чувствовал это. И предчувствие меня не обмануло.
Глава 17
— Да выключи ты уже эту хрень! — сонно проворчал Макс, отворачиваясь от меня.
В прихваченной из Кернадала палатке я при свете синего лезвия читал книгу брата Креси из Ансо с лаконичным названием «Поучительные описания земель, к востоку от Изумрудного моря обретающихся, с характеристиками каждой из них и историческими справками, предназначенные для путешествующих в оные, а также для самообразования». Книгу эту — толстую рассохшуюся тетрадь в кожаном переплете с вываливающимися страницами — разрешил мне взять из кернадальской библиотеки Сергей, так как она не считалась редкой и у него еще осталась пара экземпляров.
С этим фолиантом вышла забавная история: однажды в кернадальской гостиной я спросил о том, не выбирал ли кто-нибудь перк «Базовая география», судя по описанию, загружавший в голову знания о землях, непосредственно примыкающих к Чернолесью. Никто из егерей, как выяснилось, его не брал: незачем. Кто-то жил в Кернадале почти с самого появления в этом мире, другие ориентировались по-старинному: выспрашивали дорогу к соседнему городу, да так и перемещались из одного в другой. Макс в этом месте, конечно, не упустил возможности пошутить о том, что мы тут все — дворяне, а география, как известно — не дворянская наука.
Мне же было до смерти интересно узнать побольше об этом мире: какие здесь есть еще города, кроме Брукмера; сколько вообще здесь континентов и все ли они исследованы; и вообще, это шарообразная планета, или, может быть, мы тут все живем на спине черепахи? В школе я очень любил географию, а тут целый мир, где она — другая. Обо всем этом я и рассказал, заявив, что мог бы выбрать этот перк — вдруг и остальным будет интересно послушать, что я узнаю.
В ответ на это Сергей сказал, что выдаст мне это умение совершенно безвозмездно и с таинственным видом удалился из гостиной, чтобы пару минут спустя под общий смех вручить мне эту самую книжку. Поделом мне, в общем-то: оказавшись в мире игры, я невольно принял ее правила, забывая время от времени, что знания можно приобретать и без волшебной панельки.
Чтение книги оказалось занятием непростым, словно я вернулся в детство: во времена, когда только осваивал чтение. Язык, которым писал автор, был сложен и тернист, как чернолесская чаща. То и дело встречались в нем архаичные обороты, знание которых в мой базовый комплект лингвистических познаний не входило. Выглядело это странно: будто читаешь текст на русском, и вдруг встречаешь предложение, написанное на хинди. Потому уже после пары-тройки прочитанных страниц либо начинала болеть голова, либо клонило в сон.
Вот и сейчас я решил, что, пожалуй, стоит заканчивать с чтением на сегодня: в висках набухала противная тягучая боль, а строчки незнакомых — и в то же время понятных — букв наезжали одна на другую. К тому же, мне стало совестно перед Максом, который никак не мог уснуть. Я погасил лезвие, выбрался из палатки, с удовольствием потянулся и прислонился к распряженной телеге, уставившись в ночное небо.
Ночь была промозглой и ясной: над Чернолесским трактом сияли звезды, складываясь в незнакомые мне созвездия. Каждый раз, глядя в эту холодную бездну я невольно задумывался о том: где же я? На какой-то другой планете, откуда, глядя в звездное небо, можно увидеть наше Солнце? Или в параллельной вселенной, из которой сколько ни лети к звездам, никогда до Земли не долетишь?
А может быть, это просто виртуальный игровой мир, и звезды здесь просто нарисованы, как очаг в каморке Папы Карло?
— Тьма! Бездна! — раздался вдруг откуда-то громкий шепот. Я тут же встрепенулся, подумав даже, не стоит ли вызвать лезвие или кинуться в палатку за крикетом.
— Тьма! Кромешная! — повторил голос.
Лагерь спал. У костра двое часовых вполголоса травили какие-то байки времен
