Черт бы побрал эти пробки.
Черт бы побрал эту Москву.
Черт бы побрал это Шереметьево, эту Хайфу, из которой иначе как самолетом не доберешься - или я просто не знаю?
Черт бы побрал эти потные ладони, которыми я вцепился в руль...
Перевести дух. Ну, пробка. Самолет прибывает только через два с половиной часа, успею еще и цветы купить. А пока стоим, закажу-ка я нам пиццу побольше. Глупо, конечно, покупать цветы мужчине... Спрашивается, почему я никак не могу перестать задыхаться? Почему пальцы дрожат и промахиваются мимо клавиш мобильника? Дурак я, надо было сенсорный покупать...
Мы увидимся впервые за два года нашей переписки - и за много-много лет, прошедших с выпускного. Два года назад я, загрузив в такой же пробке Grindr и бессмысленно серфя эту выставку мускулистых и не очень торсов с подписью "встретимся сегодня вечером, длина члена...", вдруг увидел пол-лица - затемненного, не разглядишь, но почему-то показавшегося мне привлекательным. Обладателю лица было уже не двадцать, хотя в Grindr все поголовно молодятся. А этот указал, похоже, верный возраст, оказавшись моим ровесником. И искал он не кого-нибудь на вечер: в объявлении значилось "Познакомлюсь с хорошим русским парнем, желательно темноволосым и сероглазым". Насчет хорошего можно и поспорить, в остальном я вполне подхожу под это описание. Времени в пробке как раз хватило на то, чтобы написать любителю русских парней. Написать - и вскоре получить ответ.
Я подписался как "Одессит", и первое, что прочел от него, - "Я тоже с Одессы, а вы?"
Мы не увиделись ни в тот вечер, ни в последующий. Человек, спрятавшийся за никнеймом באַל-כאַלוימעס, обитал в Хайфе. Но зато мы писали друг другу километры, мегабайты писем. Мы говорили обо всем: о погоде, о случайных встречах, о работе, о музеях, о красивых домиках и кактусе на подоконнике, мы вспоминали одесские анекдоты и характерные одесские словечки. "Что вы знаете, Люся, Хайфа - это же пригород Одессы", говорил он мне. А я отвечал: "Москва, конечно, столица, но Одесса лучше..." И наконец, настал тот день, когда он мне впервые позвонил.
Я услышал его голос. Это было так... неожиданно, что я даже сначала ничего не понял, только горло перехватило, и где-то в области ключиц заколотилось сердце так, что я испугался.
- Мишка, - прошептал я, не веря себе. - Ты?
- Алексей Павлович... Люся... Стоп, Леха! Зайцев, ты, что ли?!
* * *
Мы росли на Молдаванке, в соседних дворах Земляничного переулка - знаете ли вы Земляничный переулок? Там финские домики, полные толстых кумушек, квартирантов, кошек, горластых детей, сплетников, рыбаков и черт знает кого еще. Тесная и шумная Молдаванка, щедрая мать наша, увитая виноградными лозами, с удобствами во дворе и натянутыми рядом бельевыми веревками, на которых сушатся шеренги ползунков и наволочек, а возле заборов стоят облезлые, сто лет не крашенные лавочки... На одной из таких лавочек восседали наши с Мишкой мамы: моя - пухлая, в розовой кофточке, с волосами, крашенным "Блондексом", и Мишкина, тетя Инесса - пышная, в цветастом платье и с волосами, крашенными "Иридой". Мишкин старший брат, Борис, опасливо оглядывался на них и удалялся за угол; мы знали, что там он покуривает со старшими пацанами, и за это тетя Инесса частенько ругала его так, что даже у нас дребезжали стекла. Потом мамы расходились по домам, и над переулком плыл запах стряпни.
- Бора, домой! Ты уже хочешь кушать! - зычно кричала тетя Инесса.
- Мам, я еще не хочу, - возражал Борис.
- Бора, не делай мне нервы, ты хочешь кушать. Бери Мишеньку и иди домой. Бора! - тетя Инесса быстро начинала сердиться. - Покажи соседям, что ты хороший мальчик, иначе будет такое, что с тобой еще не было!
"Мальчик" лет пятнадцати кривил пухлые яркие губы, уже опушенные первыми усиками, подхватывал Мишку под мышку и, невзирая на его протесты, тащил домой...
- Леша, - подключалась и моя мама. - Леша! Света!
Светка, моя сестра-погодка и участница всех наших игр - даже самых рискованных - фыркала, я тоже фыркал, но спорить с мамой не решался.
У тети Инессы жили квартиранты по фамилии, кажется, Гапченко, у них была дочь Леся, постарше нас. Мы с ней не дружили. А вот Борис присматривался к ней с интересом.
Иногда мы убегали к морю. С Борисом нас отпускали без родителей, так что мы ловили рыбу или отколупывали от пирса мидий и жарили их на тут же разведенном костерке. Леся все чаще присоединялась к нам, и все чаще получалось так, что мы с Мишкой и Светкой были сами по себе, а Борис и Леся - сами по себе.
Как же здорово было нырять с пирса в море! Мишка - как сейчас его помню: выгоревшие до неестественной рыжины темные вихры, белые зубы, вечно приоткрытые в улыбке, и ресницы, застенчиво прикрывающие лукавые, живые темные глаза; весь тощий, черный от загара, только попка - белая как молоко, и спадающие плавки приоткрывают сзади полосу этого молочного тела с нежными ямочками на пояснице... Мне все время хотелось потрогать эти ямочки, провести по ним пальцем и даже оттянуть резинку плавок, чтобы еще раз их увидеть, но при Светке я стеснялся, а не при Светке - тем более.
Светка была мне необходима. Без нее я сразу терялся и не знал, о чем говорить с Мишкой, только смотрел, бычась, исподлобья, набирал в грудь воздуха - и молчал. А Мишка краснел и мялся, точно ему в голову внезапно пришло что-то стыдное... Но приходила Светка, и Мишка называл ее "фрекен Снорк", и моментально откуда-то брались и темы для болтовни, и идеи для игр...
Лето пролетало быстро. Не то что учебный год - в школе время всегда тянется, тянется и тянется, и быстро летит только на перемене. Особенно если на этой перемене ты пытаешься второпях подготовиться к контрольной!
Перед учебным годом тетя Инесса приходила к нам. Учеба была не при чем, просто все еврейские мамы перебирали одежду своих детей на осень, и все, из чего дети выросли, раздавалось знакомым. Я был довольно крупным парнем, поэтому тетя Инесса приносила нам то, что было мало Борису, но велико Мишке. Иногда мне доставались чьи-то совсем незнакомые одежки, как незнакомым детям доставались мои обноски. А вот очень хорошие фирменные джинсы, которые мама специально для меня купила однажды у фарцовщиков, сильно на вырост, их пришлось ушивать, потом расшивать и ушивать заново... я носил их года четыре, наверное. В конце концов они достались Мишке. Он из них не вылезал.
- Я их надену, и как будто
