– Потерпи немного! – убеждал ее Вовка, впрочем, без особой надежды. – Мы докопаемся до правды! Обязательно, ну же. Осталось чуть-чуть. Я обязательно разузнаю, чего она от меня хочет.
Он вызывал очередного черного мага, тот в очередной раз «чистил» квартиру, чтобы ничем особо не помочь. Старушка-призрак все так же стояла в углу у занавесок и что-то шептала себе под нос. А Тома рассказывала мне. Нервы ее были на пределе.
…Вовка бы так и улетел, если бы Тома не позвонила ему с работы. Возбужденный Вовка закричал в трубку, что он задолбался ломать голову над тем, что происходит. Он должен забраться в самолет, закрыть глаза и ждать смотрящего. Только так.
Обезумевшая от страха Тома сбросила мне сообщение, а сама кинулась в аэропорт. Я приехал позже и застал финальную сцену у терминала: Вовка навис над сидящей Томой и орал.
– Я не знаю, что творится! – орал он. – Я устал от происходящего! Устал от жизни! Мне это не нужно больше!
Он орал:
– Ты даже не представляешь, что это такое! – И еще: – Я вижу ее каждую минуту! Она всегда – всегда! – перед глазами! Она шепчет! Шепчет, понимаешь? Должна кричать, а шепчет!
Шрам на его лице покраснел и разбух. Вздулись вены на шее. Лицо покрылось пятнами. Стоящие рядом полицейские не знали, что делать с орущим калекой, которого шатало на костылях. А Тома плакала, закрыв лицо руками. Я подбежал, взял Вовку за плечи и пробормотал что-то по-мужски, успокаивающее. Он повернул ко мне лицо с выпученными глазами. Рот перекошен. Слюна на подбородке. Небритый и невменяемый.
– Сань! Сань, ты видел? Она меня с трапа стащила! Не надо, говорит! Мне, мне, понимаешь? Запрещает! А у меня перед глазами только эта… мать ее. Видишь, вон там? Шапочка вязаная. Губы в трещинках… Я не могу больше! Эта курва старая всюду за мной ходит! И всегда попадается на глаза! Шепчет что-то. Глазки распахнет с чернотой. Ууу…
Он внезапно обмяк и повалился ко мне в руки, уронив костыли. Подоспевшие врачи уложили Вовку на пол, расстегнули рубашку. Я же бросился к Томе. В тот момент меня больше всего интересовала именно она.
Тома бормотала:
– Я не могу больше. Надо уходить. Он только и делает, что рассказывает о смотрителях. Постоянно. И о старушке. Не спит ночами, пишет, а потом пялится в пустоту.
– Он улететь хотел?
– Разбиться. Покончить с этим всем. Говорит, старушка будет сидеть рядом, и он услышит наконец, что же она шепчет и почему не кричит.
Тома зарыдала. Я отвез ее домой, а потом поехал к Вовке в больницу. Он лежал в палате спокойный и тихий. Увидев меня, вяло поднял руку и сказал:
– Сань, дружище! А я знал, что ты навестишь. Посмотри, куда я угодил? Хотел в Амстердам, а теперь тут. Лекарствами пахнет, как дома. Будто не уезжал. Адреналина попросил – не дали. Снова перед глазами туман. Я думаю, мы с тобой друзья, да? Ты поможешь мне, всегда помогаешь. Дай руку. Дай сожму, ну же.
Он еще что-то говорил, нес бред про старушку в пальто и с крашеными волосами, косился в угол между окном и стенкой, закрывал глаза. В углу, понятное дело, никого не было. А Вовка спрашивал у пустоты, крепко сжимая мою ладонь:
– Почему ты не кричишь? Почему?
В конце концов Тома отправила его в психоневрологический диспансер. Вовка провел там шесть недель и вернулся домой изрядно повеселевший и отдохнувший. Даже поправился на пять килограммов. О старушке и самолетах больше не заикался. Папки с вырезками, тетради, газеты и книги Тома еще раньше убрала на балкон, не решившись выбросить.
Эти полтора месяца, пока Вовки не было, мы с Томой не вылезали из постели. Это был тот самый короткий, но бесконечный период, когда хочется наслаждаться человеком, не отпускать от себя ни на секунду, получать удовольствие от каждого взгляда, вздоха, улыбки, прикосновения. Мы не беседовали о Вовке или о разводе. Тома не собиралась переезжать ко мне. Мы просто были каким-то странным образом счастливы.
Я знал, что Тома не разведется. Скорее всего, ее влюбленность была связана со стрессом. Бегством от проблем к человеку, которого знала со школы. Этот период должен был скоро закончиться, даже если этого никто из нас не хотел.
Мы оба тянули с расставанием до последнего, хотя понимали, что дальше такие отношения продолжаться не могут.
Когда Вовка выписался, наши обеды с Томой почти прекратились. По вечерам она тоже не приезжала, старалась проводить свободное время с поправившимся Вовкой. Общение перешло в плоскость переписки и редких встреч.
Однажды она сказала:
– Вовка стал другой. Спокойный, что ли. Вернулся к изучению английского и программированию. Говорит, надоело на дядю работать, пора воплотить мечту в жизнь. Много болтает про Амстердам, стажируется на каком-то сайте.
– Это же хорошо. Пусть развивается, – ответил я, чувствуя, как что-то грызет в глубине души.
Тома вздохнула:
– Знаешь, он правда поправился. А я теперь чувствую себя стервой. Будто бы изменяла ему в самый сложный период его жизни.
– Ты не изменяла… – Я не нашелся, как продолжить фразу. Добавил неловкое: – Просто так надо было. Иначе бы не выдержала.
На этом наши отношения закончились. Еще месяц мы старались не попадаться друг другу на глаза и почти перестали переписываться.
Когда любовные дыры в наших сердцах затянулись, я заглянул к ним в гости и обнаружил здорового жизнерадостного Вовку. Шрам у него на лице зажил, оставив длинную тонкую полоску. Вовка уже ходил без костылей и даже демонстративно пританцовывал, хоть и жаловался на боль в колене. Белки глаз все еще были испещрены густыми красными капиллярами.
– Зажило, как на младенце! – радостно сообщил Вовка. – Правый глаз время от времени побаливает, но это ерунда! Главное, знаешь, что я понял? Все, что нас не убивает, делает нас сильнее! Это из «Бэтмена»! Умная вещь! Я много чего переосмыслил. Надо по жизни вперед стремиться, ага. Все время вперед. Не останавливаться. Тогда и жив останешься, и жена красавица, и планы на жизнь. А главное, есть друзья, которые помогут в любой беде.
Я не смог удержаться и бросил взгляд на Тому, сидящую у аквариума. Она задумчиво смотрела в окно, будто меня здесь и не было. Сразу
