По дороге домой я набрал Тому, противоречиво надеясь, что она не возьмет трубку. Но она взяла.
– Тома, – сказал я. – Прости. Не могу без тебя. Все время думаю. Просто какое-то чудовищное наваждение. Люблю, и все тут. Бывает же такое?
Она тихо рассмеялась:
– Бывает. Еще как бывает. Только… ну, ты же понимаешь.
– Глупости. Ты его любишь?
– Люблю.
Я заскрипел зубами:
– Я тоже тебя люблю, со школы. Считается? Приедешь ко мне сегодня? В последний раз. Попрощаться.
– Мы уже прощались, хватит. Давай как-то остановимся…
– Это и правда будет последний раз. Я улетаю завтра в Новосибирск. Открываем филиал, ну и я на начальника поехал. Повышение должности, все дела. Не увидимся года два точно. А то и больше.
Она промолчала. Шепнула:
– Прости. Надо остановиться. – И повесила трубку.
На следующее утро я встретил ее в аэропорту.
Тома стояла в длинном плаще, с зонтом в руке. У нее были влажные волосы – такие же, как в тот день, когда она приехала ко мне домой в первый раз.
Мы обнялись.
– Господи, Тома! Тома! – бормотал я. – Почему сейчас? Почему не вчера? У меня регистрация уже. Вылет через сорок минут.
– Все в порядке, Саш. Все хорошо, – шептала она в ответ. – Я приехала сказать, чтобы не было недомолвок. Все, что произошло, это так, случайность. Ностальгия по временам, когда не было трудностей и никто ни о чем не думал. Нам хорошо было, просто замечательно, но надо зафиксировать прощание. Закрыть, как говорят, гештальт…
Мы поцеловались крепко и страстно. Я обнял ее, ощущая хрупкое тело под плащом. Потом Тома ушла, а я, как во сне, прошел регистрацию, досмотр, оказался в зале вылета, проехал в толпе пассажиров до трапа самолета, поднялся под дождем в салон, нашел свое место, скажем, 12Е, сел и посмотрел на серое посадочное поле.
Мне хотелось увидеть Тому там, за иллюминатором. Конечно же, ее там не было. Когда я повернулся, то увидел старушку в темно-бордовом пальто, со старой вязаной шапочкой на голове, из-под которой выбивались тонкие фиолетовые волоски. Старушка дремала, опустив голову набок. Ее морщинистые руки, покрытые темными пигментными пятнами, лежали на коленях, а сквозь потрескавшиеся губы вырывалось сиплое дыхание.
Зазвонил сотовый. Вовка. Я посмотрел на телефон, потом снова на старушку. Телефон вибрировал в руке, затих, завибрировал сообщением в «Телеграм».
«Возьми трубку, дурак!»
Самолет качнуло, он тронулся с места. Стюардессы привычными жестами начали показывать инструкцию по безопасности.
Снова звонок. Я нажал на ответ, прислонил трубку к уху.
– Ты еще успеваешь сойти? – спросил Вовка негромко.
– Что?
– Прости. Мне кажется, мы же друзья, блин. Ты у меня, наверное, один такой. А я херню сотворил. Успеваешь?
– Ты о чем, Вовка? Что происходит?
– Ты действительно думал, что я ни о чем не догадаюсь? – Вовка кашлянул. – Сань, у меня же ноги были сломаны, а не глаза. Да, в тумане, блин, но я все видел. Ты же влюблен в нее. Как пошли эти ваши школьные воспоминания, так и поплыл.
– Вовка, ты о чем?
– Брось, Сань. Ты и Тома. Я в курсе. Не дурак.
– Вовка…
– Молчи! – неожиданно рявкнул он. – Молчи, Сань! Тебе немного осталось, если не свалишь!
Я похолодел. Зацепил старушку локтем, но она не проснулась, а только приоткрыла рот и шумно выдохнула. Стюардессы шли вдоль рядов и просили пассажиров «перевести сотовые в режим полета, пристегнуться, выключить крупные электронные предметы и открыть шторки иллюминаторов».
Липкий пот затек под ворот, между лопаток.
– Я… у нас уже взлет…
– Значит так, – сбивчиво говорил Вовка. – Больничка мне очень помогла. У них там всегда можно договориться. Были бы деньги. Мне нужен был адреналин и толковый врач, готовый колоть его в глаза. Пожалуйста. Два укола в день. И я продолжал видеть старушку. Адреналин помогал мне подобраться к ней ближе. Услышать, что же она там шепчет.
– Ты ее до сих пор видишь? – спросил я.
– Уже нет. Ее видишь ты. – Вовка вздохнул. – Я подобрался и разобрал этот шепот. Старухе нужно было вернуться в самолет. Она просилась на рейс. Хотела вернуться. Туда, где летают. Ее каким-то образом вышвырнуло ко мне, случился сбой, не знаю… и нужно было помочь старушке. Понимаешь? Ее не нужно бояться. Все мы в детстве помогали старушкам, как тимуровцы, блин. Вот и сейчас. Ей хотелось к своим, где предзнаменования. Где можно когда-нибудь закричать.
Я смотрел и смотрел на спящую старушку, чувствуя, что начинаю паниковать. Вопреки здравому смыслу. Вопреки логике.
– Как ты?..
– Все очень просто. Мы договорились. Я же не зря изучил много материалов. Книги, журналы, газеты. Кто владеет информацией – владеет миром, да? Я научился общаться со старушкой. А сегодня ее привела к тебе Тома. Передала вместе с прощальным поцелуем. Не вини Тому, она не в курсе, что происходит. Я ее тоже не виню. Любой бы сошел с ума от моего тогдашнего поведения… – Вовка помолчал с полсекунды и добавил еще тише: – Но вообще, я бы не хотел, чтобы ты умирал. Как бы там ни было, ты же спас и мой брак тоже. Плохо, что я слишком поздно об этом подумал. Попробуй ее разбудить. Так еще никто не делал. Дай ей пощечину, наори, вытолкни в проход. Вдруг у тебя получится договориться? Живи, Саня. И прости-прощай, как говорят.
В трубке замолчали. Связь прервалась.
Я подумал, что это, должно быть, дурной сон. Бывают же такие реалистичные сны?
Хотел подняться, вырваться из душного салона, сбежать, исчезнуть в городе и никогда больше не летать. Но что-то меня удерживало. Страх. Или нежелание поверить в происходящее.
Самолет задрожал, набирая скорость. Заложило уши. Я сглотнул, ощущая, как пересохло во рту. Земля ушла из-под крыла самолета, мы начали набирать высоту.
Я сидел и смотрел на дремлющую старушку. Я ловил взглядом каждое ее движение.
В голову назойливо лезли мысли: главное, помни – они кричат. А когда кричат – самолет разбивается. Не выживает никто. Смотри в оба и жди. Смотри, не отрывай взгляда. Может быть, удастся? Может быть, повезет?
Я поднял руку, чтобы отвесить старушке пощечину. Надеялся вложить в удар всю силу.
Господи, что я вообще делаю?
И что делать, если она откроет глаза, и в них будет чернота, похожая на желе?..
Майк Гелприн
Аномалка
Стоял тот дом, всем жителям знакомый —Его еще Наполеон застал —Но вот его назначили для слома,Жильцы давно уехали из дома,Но дом пока стоял…Холодно, холодно, холодно в доме.…Но наконец приказ о доме вышел,И вот рабочий – тот, что дом ломал,—Ударил с маху гирею по крыше,А после клялся, будто бы услышал,Как кто-то застонал.Жалобно, жалобно, жалобно в доме.Владимир ВысоцкийУ парней были клички, у каждого, как и заведено среди копалей.
Поджарый, жилистый и резкий, с дерзким лицом брюнет отзывался на прозвище Юркан. Возможно оттого, что его звали Юрием. А может статься, потому что мотал срок. В команде Юркан был
