– Ну, что у тебя нового? – спросила я Лариску. – Рассказывай. На личном фронте как?
Она пожала плечами, отпила кофе, промямлила неубедительно про «ну есть один, посмотрим».
– Женатый, что ли? – спросила я, изображая невинное, неосуждающее любопытство.
– Вроде того, – вздохнула Лариса. – Все сложно… Ты, Тань, кстати, хорошо очень выглядишь. Похудела, осунулась. И глаза совсем иначе блестят. Молодец!
От нотки снисходительного удивления в ее голосе я очень захотела вцепиться ей в морду.
Я купила веб-камеру, поставила ее на запись на кухне, откуда Тимуру нравилось звонить, и стала ждать. Через неделю, анализируя видео по кадрам, я узнала пароль к его телефону.
– Ура! Бассейн! – кричал Данька и мчался сломя голову по скользким плитам к воде, а мы спешили за ним из семейной раздевалки и кричали, чтобы он не бежал. Я представляла, как он поскальзывается и грохается спиной на кафель, и у меня самой мороз шел по позвоночнику.
– Буду мырять!
– Мыряй за ним, – велела я Тиме, – я наши вещи все отнесу в шкафчик…
Тимур кивнул и бросился к бассейну. Я закрылась в раздевалке и просмотрела его телефон, чувствуя, как превращаюсь в лед. Превращаться в лед было больно.
Эсэмэски – «я люблю тебя», «не могу уснуть, думаю о тебе» и «хочу тебя прямо сейчас» – выжигались на мне огненными письменами. Там были фотографии – селфи их прижатых друг к другу лиц, снимки их прижатых или готовых прижаться друг к другу тел. А на заставке по-прежнему невинно улыбались мы с Данькой – счастливые лица, его пятый день рождения, торт в виде Губки Боба.
Я надела купальник, отнесла вещи в шкафчик, закрыла его на замок и вышла в бассейн. Тима помахал мне рукой и с криком исчез под водой – на него, рыча, нападала огромная, не очень хорошо плавающая акула и терзала его плоть.
– Мама, прыгай, будешь китом! – позвал меня Данька.
Я улыбалась так старательно, что у меня заболели уши.
«Впусти, – говорила Мари-Луиза, – впусти меня. Сама ты не справишься. Они причинили тебе зло, а зло должно быть наказано».
Она скрывала от меня свое полное имя, но однажды я увидела, как оно отразилось в зеркале несессера, когда она в задумчивости написала его на странице журнала. Она бросила на меня испуганный взгляд, вырвала страницу и сожгла ее на пламени свечи, поворачивая, чтобы быстрее горело.
Муаран. Ее звали Мари-Луиза Муаран.
Гугл знает почти все и переводит с любого языка. Когда я узнала, кем она была, когда я нашла отголоски старых легенд о красивой богатой женщине в подвале, полном мертвецов, я испугалась. Но было поздно, ведь я уже впустила ее.
Я вышла замуж за Энрике Муарана, красивого, как кудрявый ангел со старых картин в Лувре. Впервые мне хотелось касаться мужского тела, вдыхать пряный запах кожи, целовать темные губы. Он не был богат, но денег у меня было довольно – из Испании пришло щедро оплаченное мною и хорошо подделанное официальное свидетельство о смерти Пьера Равеля в автокатастрофе. Автомобили только начинали появляться тут и там, люди их или хотели, или боялись, поэтому факт, что один из них убил моего распутного первого мужа, никого не удивил.
Энрике не стеснялся тратить мои деньги – мне это не нравилось, и мы сильно ссорились, кричали друг на друга, иногда он бил посуду. Но потом он целовал меня, шептал нежности, покусывая мочку моего уха, и я не могла на него злиться. Я была счастлива с ним семь месяцев и десять дней. На одиннадцатый я отправилась с визитом к родителям в Тулузу – чтобы отвезти им Карла, мальчишка рос неуклюжим и не очень умным, это выводило меня из себя, – и решила вернуться на пару дней пораньше. На станции дилижансов я столкнулась с нашей кухаркой, собиравшейся навестить сестру в Тарасконе – хозяин отпустил до моего возвращения всю прислугу, кроме дворецкого Симона.
Я потихоньку открыла дверь своим ключом, прокралась вверх по лестнице – и поняла, почему Энрике оставил дворецкого. Симон был очень, очень занят с ним в будуаре. В моем будуаре. Я украдкой, из-за ширмы, понаблюдала за их занятиями, под их стоны и крики спустилась в свой подвал. У меня было два яда – мучительный быстрый и очень мучительный медленный. Я должна была признать, что испытала некоторое возбуждение, наблюдая красивые крепкие тела, соединенные в античной страсти. За это томление я уменьшила им наказание до быстродействующего яда. Но они оба предали меня, поэтому должны были умереть. На столике у дверей будуара стояли графин и два бокала. Я насыпала в графин цианид, потрясла его, тихо поставила обратно на столик и ретировалась в коридор. Энрике всегда хотел пить после tirer son coup, а вино было хорошим анжуйским, которое так приятно смаковать вдвоем…
Я подпорола подкладку несессера и нашла два стеклянных флакона. В одном был бесцветный цианид, купленный Мари-Луизой в Париже, «чтобы травить ос», быстрая смерть. В другом – серый порошок грибов, которые она разводила в своем подвале. Медленная, мучительная смерть, причину которой гораздо сложнее определить, если тело найдут.
«Я могу все сделать сама, – сказала мне Мари-Луиза. – Если ты не хочешь смотреть… Я любила смотреть. Интересно смотреть, как люди умирают. К этому даже может появиться пристрастие…»
Я отвезла Даньку к маме на воскресенье. Мама приготовила запеканку и заставила меня поесть.
– Совсем отощала, – сказала она грустно. – Диета, что ли? Не дури, Танюш, желудок посадишь.
Данька попросил достать старые фотоальбомы, мама растопила печку, мы сидели и смеялись, перебирая мои смешные детские фотографии. Вот у меня ветрянка, и я реву во весь рот, пятнистая, как леопард. Вот я в зоопарке и смеюсь, потому что на меня плюнул верблюд. Данька заливался хохотом, мама улыбалась, и мне очень хотелось навсегда остаться в этой комнате, в этом тепле, в желтом свете лампы, с этой женщиной и с этим мальчишкой. Но Мари-Луиза никого никогда не отпускала и не прощала, и тот факт, что она была мертва уже сто пять лет, ничего не менял.
– Конечно, приезжай, – сказала Лариска, немного удивленно,
