Першинга одолевали более серьезные опасения. Допустим, тот человек и впрямь убил ни в чем не повинного путешественника, а после заманил в глушь их двоих. Другая мысль терзала исподволь. Его бабушка, происходившая из семьи суеверных аппалачских горцев, все детство пересказывала им с братом истории о неприкаянных душах и старинные легенды о духах-маниту{92}, а также менее известные поверья о лесных тварях, которые выслеживают случайных путников и вмиг исчезают, стоит лишь тем обернуться. Даже уютно свернувшись у очага с кружкой какао в руке, в окружении родных, он дрожал от страха, что уж говорить об их теперешнем положении.
На следующий день дождь зарядил с новой силой, а тучи опустились еще ниже. Правила поведения в чрезвычайных ситуациях предписывали оставаться на месте и ждать спасателей, вместо того чтобы бесцельно кружить в тумане. Около полудня Терри отошел, чтобы набрать воды из ручья в пятидесяти футах от лагеря. Больше Першинг его не видел. Впрочем, нет, видел, даже дважды.
Першинг перебрался в отель «Палаш» в тысяча девятьсот семьдесят девятом году спустя несколько месяцев после безвременной кончины Этель, его первой жены. Со второй женой, Констанс, он познакомился на гостиничной вечеринке. Они поженились в восемьдесят третьем, в течение двух лет у них родились Лиза-Анна и Джимми, а в восемьдесят девятом они развелись. Констанс утверждала, что их отношения были обречены с самого начала, потому что он так никогда и не смирился с утратой Этель. Конни не выносила, когда Першинг разглядывал старые пыльные фотоальбомы под аккомпанемент вышедших из моды мелодий, которые прослушивал на древнем проигрывателе, припрятанном в чулане вместе с бутылками скотча. Несмотря на любовь к крепким напиткам, Першинг не признавал себя алкоголиком — считал, что употребляет умеренно.
На протяжении их брака он часто заявлял о своем желании съехать. Некогда отель «Палаш» знавал лучшие времена — семиэтажный комплекс в стиле ар-деко, гордо возвышавшийся на лесистом склоне холма с видом на пристань и деловую часть города. Никто понятия не имел, кому пришло в голову назвать гостиницу столь воинственным именем. Ее построили в тысяча девятьсот восемнадцатом вместе с четырехзвездочным рестораном, роскошным клубом-казино и громадным танцевальным залом. Место для шикарной публики, призванное привлечь не только местных богатеев, но и голливудских звезд, знаменитых спортсменов и политиков. Сменив нескольких владельцев, в тысяча девятьсот пятьдесят восьмом гостиница была куплена корпорацией со Среднего Запада и перестроена для сдачи внаем недорогих квартир. Однако даже сегодня, изрядно пострадав от переделок ради увеличения полезной площади, спустя полвека и немалое число косметических операций, старушка еще хранила следы былого лоска и монументальности.
Тем не менее Першинг и Конни всегда считали, что тесные комнатушки никогда не заменят собственного дома с двориком и забором. Конечно, это место плохо подходило для того, чтобы растить детей, но рецессия обанкротила геофизическую фирму, в которой трудился Першинг, и деньги иссякли.
Конни все же удалось вырваться — она уехала в Кливленд, где вышла замуж за банкира и теперь, по слухам, жила в трехэтажном особняке, этакая светская львица в белых перчатках, королева гламурных вечеринок в саду, которая мельком проглядывает колонки светской хроники в поисках собственного имени. Першинг был рад за нее и детей, да и сам испытывал некоторое облегчение. В былые времена в его крохотной квартирке с одной спальней было не протолкнуться.
Впрочем, он тоже не сидел на месте — из старой квартиры Першинг перебрался на шестой этаж, в номер сто девятнадцать, который прежний комендант (в те времена Андерсон Хек) с иронией окрестил президентским люксом. По его словам, до Першинга этот номер занимали только двое, ибо так называемый люкс был достаточно просторен, чтобы жильцы держались за него до самой смерти. Предыдущим жильцом был библиофил, до пенсии служивший в Смитсоновском институте. После себя он оставил множество книг и фотографий, но родственники не торопились вступить в права наследства. Грузовой лифт, как обычно, оказался неисправен, а пассажирский доверия не вызывал. Поэтому комендант предложил Першингу три месяца не платить за квартиру, если тот возьмет на себя труд упаковать и снести вниз ящики с книгами и прочими вещицами, которые остались от покойного.
Першинг трудился не зря. Три дня он в поте лица вычищал будущее жилище, а на то, чтобы перетаскать туда свои жалкие пожитки ему потребовалось три часа. Что было потом — совсем другая история.
В октябре Першингу исполнялось шестьдесят семь. Ванде Бланкеншип, его подружке на протяжении последних девяти месяцев, было за сорок. Сколько именно, она предпочитала не уточнять, а он так и не удосужился заглянуть в ее водительские права. Он полагал, что скорее под пятьдесят, хотя Ванда следила за собой, ходила с подружками на пилатес, отыгрывая у беспощадного времени несколько лет. В шутку он именовал ее охотницей за древностями и расхитительницей могил, когда Ванда шутливо толкала его в плечо или несильно ударяла в пах, что обычно случалось у всех на виду. Она была библиотекаршей — расхожая эротическая фантазия, иронически воплотившаяся в его жизни, его вторая или третья молодость; правда, теперь ему приходилось регулярно принимать маленькие голубые таблетки, чтобы хоть как-то соответствовать этому статусу.
Девять месяцев означали, что их отношения вышли из зоны неопределенности и опасно приблизились к точке невозврата. Его, словно краба в котелке с постепенно теплеющей водичкой, устраивало, что Ванда оставалась у него пару ночей в неделю. Он даже небрежно упоминал о ней в ежемесячных телефонных разговорах с Лизой-Анной и Джимми, хотя раньше предпочитал держать подобную информацию при себе. Гораздо сильнее настораживало, что она оставила свою зубную щетку в шкафчике, а шампунь на полке в ванной. Однажды, засидевшись в «Красной комнате», он не сумел найти запасного ключа и не сразу вспомнил, что несколько недель назад отдал его Ванде, поддавшись минутной слабости. «Опасность, Уилл Робинсон, опасность!»{93} Он спекся, чего уж там, особенно учитывая погоду.
— К тебе? Боже правый, ни за что на свете! — воскликнула Ванда во время последнего телефонного разговора. — Мой кондиционер в полном порядке, так что лучше приходи сам. — Затем усмехнулась в трубку: — Эх, доберусь я до тебя.
Першинг хотел было возразить, но слишком расплавился в шезлонге, чтобы спорить. К тому же он понимал, что
