Но через некоторое время я подскакиваю на месте, будто меня только что огрели чем-то тяжелым по голове. Сердце бешено колотится в груди, во рту сухо. Я кое-как продираю глаза и сквозь дрёму слышу громкую мелодию входящего вызова.
Что? По «вайберу»? Онлайн звонок? С видео? От Серёжи. Громадное облегчение проносится по телу жаркой волной…
Ну слава богу! Объявился. И почти сразу же я начинаю немного злиться. Неужели не мог предупредить? Кинуть сообщение, да хотя бы «маякнуть» немного раньше о том, что он всё ещё существует в этом мире? Я ведь уже считала его призраком, честное слово.
Вот я ему сейчас устрою взбучку! Совсем обнаглел!
Я быстро растираю слёзы по вискам дрожащими ладошками, хватаю смартфон в руки, тыкаю на кнопку «ответить на звонок» на экране, но не получается с первого раза по ней попасть. Руки вообще словно не мои. Наконец, я справляюсь с этим простым действием и отвечаю. Взволнованным, невнятным тоном. Нет, не отвечаю.
Глава 25. Лина
Я была уверена, что умираю. Почти умерла. Это было бы избавление от всех мук, как катарсис. Очищение от потока лжи, под которым я погребла себя и любимого. Я виновата. Обрекла на муки не только себя, но и его — тоже. И… нашего с ним малыша.
— Не смей сдыхать. Лина. Не смей. Я заберу у тебя младенца, — Леон уже не кричит, не сыплет матами, а хрипло и низко шепчет. Прямо мне в ухо. — Я заберу сына! И ты отдашь мне его живым, а потом… потом отправляйся хоть на бал к Сатане. Дыши, лживая сука…
Его слова — как сильнейший удар электрошокером. Они проникают в самое сердце, отравляя его смыслом сказанного. Но в то же время не дают мне провалиться в забытьё. Леон принуждает меня быть живой, чтобы родить.
— Должна же ты быть годной хоть на что-то, проклятая дырка!
Родить. Умереть. Забыться. Не видеть. Не слышать. Стать слепой и глухой.
Вот чего мне хочется.
Я желаю только увидеть своего сыночка и Катюшу перед самой смертью и только потом буду готова окончить свой путь.
Но как бы не так.
Создатель решил, что я должна поплатиться за грехи и отхлебнуть из чаши мучений сполна. Выпить её до дна.
Мои роды длились почти восемнадцать часов. Почти целые сутки агонии. Это нечеловеческая пытка, придуманная дьяволом, окончилась тем, что я услышала… крик младенца. Ангельский голосочек? О нет… Командный, дерзкий тон! Оглушающе звонкий, требовательный плач, в котором сразу же, с первого мига чувствовался характер Моретти!
Я увидела его — своего любимого мальчика на руках у акушерки. Я полюбила его ещё больше, хотя раньше казалось, что больше любить уже нельзя. Но я ошибалась. Сейчас моё истерзанное сердце вновь наполнилось любовью, как живительной влагой. Я вздохнула свободнее и даже мутная пелена слёз очистилась.
— Малыш родился крупным — пятьдесят три сантиметра ростом, вес — четыре килограмма, триста граммов… — диктует персонал.
— Нужно приложить младенца к груди матери, — голос акушерки полон заботы и гордости за проделанную работу.
Персонал ослабляет удерживающие ленты. Я протягиваю дрожащие руки в сторону сына, желая подержать его, прижать к груди. Мечтаю ощутить тепло его крохотного тельца и вдохнуть аромат сыночка. Мой Габриэль…
— Нет, — голос Леона режет сталью. — Это всего лишь суррогатная мать. У нас договор. Она не имеет никаких прав на моего сына и готова подписать все бумаги на отказ…
Это приговор. Это хуже выстрела.
Я просто умираю.
Кричу. Бьюсь в истерике, ударяя пяткой какого-то из врачей. На меня наваливаются двое медсестёр, вкалывают какой-то препарат, чтобы я стала спокойнее.
Я ору, выкрикиваю ругательства, мешая слова. Не понимаю сама, что кору. Наверное, проклинаю всех и себя — в первую очередь. Меня успокаивает не чудо, но лошадиная доза успокоительного, вколотого в вену.
***
Я прихожу в себя уже в палате, но лишь спустя сутки. Разглядывая светлые стены палаты, понимаю одно — я жива. Но лучше бы я умерла.
Леон не позволит мне притронуться к сыну.
Мне передали от него только послание. Оно было не написано от руки, но распечатано на принтере, как будто Леону было жаль тратить на меня даже капельку тепла и усердия.
«Тебя привезут в поместье после выписки. Но не думай, что ты задержишься в моём доме. Ты заплатишь свой долг… кровью...»
***
— Мы приехали.
Страх сковывает всё моё тело. Я не решаюсь двинуться с места, застыв, как ледяная статуя.
— Да-да, — шепчу я, разглядывая особняк Моретти.
Сейчас солнечный день, но он кажется мне сумрачным, тёмным вечером, а белоснежные облака, плывущие по небу, грозятся в любую минуту превратиться в серые, низкие тучи, способные породить убийственные молнии.
— Синьор ждёт! — раздаётся нетерпеливый голос водителя.
Он заметно нервничает. Видимо, Леон разозлён и находится в глубоком аффекте ярости. Водитель просто выполняет свою работу и не хочет навлекать на себя злость хозяина. Это понятно. В случившемся есть только одна виновница — я.
— Вы возьмёте мои вещи? — спрашиваю, выбираясь из салона автомобиля с осторожностью.
— Такого приказа не было! — звучит жёсткий ответ водителя.
Я на секунду прикрываю глаза, пошатываясь от усталости. Привычно опускаю ладонь на живот, но пальцы хватают пустоту. Я удивляюсь тому, что живота у меня уже нет. Но внутри меня что-то надсадно ноет и есть кровяные выделения. Я слаба и не могу долго находиться на ногах. Врачи сказали, что это из-за стресса. Они рекомендовали мне полежать в больнице ещё немного, под наблюдением. Но Леон приказал выждать положенные три дня и доставить меня к нему в таком виде, в каком есть.
Я едва передвигаю ослабевшими ногами, а колени дрожат мелко и часто. Я ползу, как улитка. Схватившись за дверную ручку, с трудом повисаю на ней, переводя дыхание.
Моё тело бьёт сильным ознобом. Температура тела повышена. Начало прибывать молоко. Моя и без того большая грудь стала просто гигантской. Она раздулась как шар. Даже притронуться больно. Лифчик вмиг промокает от капель молока, приходится вставлять в него специальные прокладки для кормящих мам.
Это так больно…
Моя грудь полна молока для сыночка, но мне не разрешено прикладывать его к груди. Мои руки пусты и не знакомы с теплом тела своего сыночка.
О, я самая несчастная мать, которая ни секунды не держала любимого малыша, не вздохнула сладкого младенческого запаха.
Я пустышка. Я никто. Толку, что грудь разрывается от притока молока — его некуда девать.
Поток слёз внезапно накрывает меня. Я не могу открыть дверь, так и стою, опустив лицо. Всё плывёт перед глазами. Слышатся
