Со временем стало тихо. Видимо, отдыхающие либо разошлись, либо заснули где-то в кустах. Из сумрака вылетела ворона, опустилась мне на плечо, каркнула и клюнула в щеку. Не знаю, хотела ли она мне что-то сообщить, я так и не записался на курсы птичьего языка. Ворона вспорхнула на дерево на краю посадки, и я последовал за ней. Птица перепархивала с дерева на дерево, а я все шел по тропинке, осознавая, что все глубже погружаюсь в лес, которого здесь отродясь не было.
Я шел между деревьями, периодически прикладываясь к горлышку бутылки, с высоко поднятой головой, наслаждаясь легким ветерком, дующим мне в лицо. Все мысли потихоньку улетучились, я просто воспринимал чудо ночного леса, чудо ночи как таковой. И боги вели меня туда, куда необходимо. Не зря во многих традициях столько внимания уделяется остановке внутреннего диалога. Постоянные пререкания с собой не дают нам воспринимать сигналы из более тонких миров. Высшие сущности слишком вежливы, чтобы вмешиваться в наш разговор с самими собой.
Я вышел на поляну, в середине которой стояла избушка на курьих ножках. Ворона впорхнула в одно из ее окон, и я понял, что я пришел куда надо. Ножки были, на самом деле, лишь стилизованы под курьи – искусная работа по дереву. И постройка не вертелась, а стояла на месте. Зато была вся исписана огамом. Я поднялся по лесенке и постучал в дверь. “Входи”, – пригласил меня молодой женский голос.
***
Мы сидели за столом, попивая из деревянных чашек свежеприготовленное зелье – что-то горячее, вкусное и с небольшим градусом. Избушка покачивалась на ножках, создавая ощущение, близкое к легкой морской качке. В печи уютно потрескивали дрова. Стены были исписаны друидическим алфавитом. Морриган рассказывала о своих целях:
– Тенденция к объединению традиций существовала еще в начале XX века, изначально она оформила в рамках эзотерических обществ. К концу века мода на эзотерику у духовных искателей начала потихоньку проходить, и многие сообщества мистиков отошли от герметичности. В начале XXI века традиции стали объединять в массовой культуре. Контора претендует на прогрессивность, но до сих пор разделена на отделы и отделы внутри отделов. В то время как настало время для смелых экспериментов. Я начала с относительно близких друг к другу традиций. Выбор избушки Бабы Яги не случаен. Ведь она стояла на границе мира живых и мира мертвых. Пусть и теперь символизирует переход от разобщенности к синтетическим чудесам нового времени. Со временем я планирую более смелые эксперименты. Добавлю немного Африки, несколько фишек от коренных народов Америки.
– А мед поэзии тебе зачем?
– Да просто вкусная штука. И вдохновляющая. Но я в последнее время подтянула мастерство в областях зельеварения и изготовления целебных настоев. Так что можешь вернуть его в хранилище. Надеюсь, Контора не будет меня преследовать?
– Преследования – вроде как не наш профиль. Мы наблюдаем и исследуем.
– Ну, я и не скрываюсь.
Что ж. Инициатива интересная. Посмотрим, что из этого выйдет. Многие люди стремятся изменить окружающий мир. Однако их стремление ни к чему не приводит. Они могут совершенствовать механизмы, разрабатывать новые технологии, менять общественные устои и где-то даже само восприятие окружающих. Это изменяет всего лишь уровень комфортности пребывания в мире. Сам же мир при этом остается таким же, как и был. Все та же расширяющаяся Вселенная, все тоже бесконечное взаимодействие космического льда и огня, все тот же сон Брахмы.
Часть 3. Новая сила
1
Мы с Генрихом расположились в баре Конторы. Выпиваем, из музыкального автомата звучат песни Кристы Белл. Атмосфера душевная.
– Недавно я осознал, что такое горечь победы. Жаль мне Орден, – признался Генрих.
– О чем тут жалеть, – удивляюсь я, – куча идиотов, к тому же деструктивных.
– Деструктивных, конструктивных, какая разница? Ну, разрушили бы они цивилизацию, возникла бы другая. Смерть – часть жизни, разрушение – часть созидания. Невелика потеря.
– Тебе не нравится наша цивилизация?
– Дело не в том, нравится или нет. Просто с ее гибелью ничего бы кардинально не изменилось. Вот представь, допустим, сгорели бы все пленки со старыми фильмами. Ну, не только пленки – в цифровом виде тоже бы стерлись каким-то образом. Разве от этого бы исчезло кино? Или оно стало бы кардинально хуже или лучше?
– Ну, отдельные старые фильмы было бы очень жаль, – возражаю я, – подобного, возможно, уже никогда не снимут. Возьмем Линча, например. Линч меня вдохновляет.
– Но все это, старик, всего лишь привычные декорации. Чуть лучше, чуть хуже – не суть важно. – Стоит на своем Генрих. – Вот Орден, возможно, мог бы создать нечто кардинально новое.
– Что в них такого особенного? Верят в какую-то херню. Искусство им не интересно, наука не интересна.
– В том-то и дело, что вера их – херня только на первый взгляд. Адепты упрощенных монотеистических религий не случайно называли религии древних примитивными. Вроде бы налицо нестыковка: ведь у древних присутствует сложная космология с мириадами миров и действующих сил и сложным индивидуальным духовным путем для каждого. Но в том-то и дело, что все слишком гармонично.
– Что ты имеешь в виду?
– А то, – увлеченно продолжает Генрих, – что проникнуть в их тайны под силу незаурядному человеческому уму. Но здесь ключевое слово – человеческому. Они не дают мгновенного освобождения, подлинного выхода за пределы нашей вселенной. Примитивный монотеизм же, напротив, представляет собой шикарный дзенский коан, загаданный всем сразу. Согласно их космологии, ты попадаешь из огромного полного чудес мира с его миллиардами звездных систем, неисчислимым количеством живых существ, сногсшибательным искусством… Куда? Правильно, или к чертям в котле вариться, или на облака на арфе струны перебирать. Концептуального отличия нет. Что то, что то невероятно однообразно. И попадаешь ты не на год, не на сто лет, и даже, блядь, не на миллиард, а навсегда. На вечность. Это настолько абсурдно, что не может не вызывать восхищения.
– Не думаю, что без них мы будем страдать от недостатка абсурдности, – говорю я, – как-никак, эпоха Хаоса за окном, дружище.
– Во славу Хаоса! – поднимает свой бокал Генрих.
2
После того, как он был принят в штат конторы, Винс
