— Ребят наших расстреляли, — наконец раздалось в тишине.
Слова были негромкие, но, тем не менее, прозвучали тяжело, разрывая установившееся молчание как выстрел. Они оглушили, на какое-то время затмив разум.
Вот теперь наступила поистине мертвая тишина.
Никто не шевелился, не говорил ни слова, казалось, что не моргал. Все смотрели на Монахова, а он глядел перед собой, в никуда. Стоял, чуть покачиваясь взад-вперед, опираясь ладонями о темную лакированную столешницу.
— Всех? — тихо выдавил из себя Шаповалов, справившись с собой быстрее всех.
— Всех. — Сергей Владимирович распрямил спину и совладал с голосом. Говорил уже привычно твердо, четко, так что напрягать слух не приходилось. — Андрея, Игоря, остальных троих. И твоего паренька тоже. — Монахов посмотрел на Дениса.
— Как всех? — Лёня вскочил. Подлетел с крутящегося стула, опрокинув его. Стас тут же рванул его за футболку, заставляя сесть на место. Долго не мог справиться с упирающимся парнем, сыпавшим ругательства.
В конце концов Вуич успокоился, сел на стул, поерзал на нем, словно хотел ввернуть его в пол как шуруп. Все это делал, глядя на Дениса тревожно горящими глазами, раздуваясь от вопросов и эмоций. Чтобы успокоиться Лене понадобились усилия и внушения Стаса.
Шаурин с места не двигался, хотя очень хотелось рухнуть в кресло. Сказал Крапивину, что сам еще в состоянии удивляться, но почему не удивился? Да, новость шарахнула отбойным молотком, но не удивила.
— Что теперь думаешь? — спросил Юрий брата, выходя из короткого оцепенения.
— А что тут думать? Отвечать надо. Говорил же Андрею, чтобы тихо все было.
— Сначала ребят похоронить нужно, Сергей. Чтобы все как положено, потом уже… остальное.
— Это само собой. Юра, Денис, давайте… сообщите родственникам, денег дайте. Похороны на себя возьмем. А мне теперь нужно кое с кем встретиться. Правильно, ты, Юра, говоришь: потом все остальное.
— Сделаем, — сказал Юра.
Денис только кивнул в знак согласия, так и оставшись стоять у кресла, на которое кинул пальто. Ему предстояло еще все осмыслить. Сказанные Монаховым слова постепенно начали проникать в сознание. Говорить он пока готов не был. Да его и не спрашивали.
— Ну все тогда, — вздохнул Сергей Владимирович. Сначала хотел всех отпустить, потом вспомнил, что не сделал главного. — Нет, не все. — Открыл дверцу шкафчика, но захлопнул ее и обратился к Самарину. — Водку принеси из бара.
Витя откликнулся не сразу. Сидел бледный как смерть, испытывая ощущение, что его ни много ни мало вернули с того света. Однако сегодня никто не подгонял его, не рявкал. В кабинете снова воцарилась удушающая тишина. Давящая.
Шаурин ощущал, как его желудок скручивается в узел, и из его глубины поднимается тошнотворная волна. Хорошо знакомая. Дышал Денис глубоко. Но воздуха все равно не хватало. Во рту пересохло. А на горло будто набросили удавку.
Похвальное самообладание Вуича закончилось, как только они с Денисом покинули стены «Эгоиста». Пробыли у Монахова недолго. Ничего не обсуждали. Выпили по стопке за усопших и разошлись. Лёня увязался следом и сел в его «Мерседес» с явно написанным на лице намерением серьезно поговорить.
Шаурин не сразу тронул машину с места, а, погрузившись в мысли, потер шероховатый подбородок и закусил кулак. Молча и долго смотрел в темноту перед собой — за линию освещения фонарей, в глубину между домами. Будто кого-то ждал.
Только когда Лёня достал сигареты и подкурил, он сказал:
— Сигарету убери.
— Чего?
Ухо резанул ровный тон товарища. Лёня даже подумал, что ослышался.
— Говорю: сигарету убери. Не кури в машине, — повторил Шаур, чем еще больше взбесил Лёньку. У того почти пар из ушей повалил, он схватил друга за грудки и рванул на себя, встряхивая того, как трясут баллончик с аэрозолем.
— Шаур, ты что совсем охренел? — заорал он. — Маркелов да, ладно… Но Женька же!.. Мне эти братки до задницы! Женька же!.. Как ты можешь?.. Это же не утку на охоте подстрелили!
— Ты меня на глотку не бери! — рявкнул Шаурин так, что Лёньке почудился треск осыпавшегося стекла. — Сядь, не ори! — Отбросил от себя взбунтовавшегося друга и подождал, пока тот, фыркая и отдуваясь, усядется. Отдышался сам и только потом проговорил: — Потом плакать будем, не время сейчас. Убьем уродов, потом поплачем.
— Вот такой расклад мне нравится, — с мрачным удовлетворением сказал Вуич и вытер со лба выступившую испарину. — Это меня устраивает.
— Устраивает? Тогда работай, раз устраивает! Пора уже. Посидел, присмотрелся, прощупал народ, теперь действуй — чтобы говорили тише, чем думают. И чтобы я знал, о чем думают! — Голос Дениса утратил обычные мягкость и спокойствие, стал резким, жестким. Низким. В нем появились такие нотки, которые даже у Вуича мороз по коже вызывали.
А, казалось, должен был привыкнуть. Но к такому Шаурину привыкнуть нельзя. Слишком редко он в этой личине показывался. Это то же, что спящий вулкан разбудить.
Вот сейчас Лёня ощущал, как из друга рвалась неуемная энергия. И сила, которая всем нутром чувствовалась. От этого у самого сердце заходилось в бешеном ритме, и все сомнения таяли, как первый снег. Готов был горы свернуть.
Потому что знал его и видел сейчас того Шаура, который его задницу когда-то прикрывал. И голову. А голова намного важнее, чем задница. Вместе они были в таких местах, откуда некоторые живыми не выбираются. А они выбрались. Вместе со Стасом и Женькой выбрались. Только Женька…
При мысли о Женьке сердце Лёньки буквально замирало, отказывалось работать. Голова лопалась от мыслей и грудь разрывало. Только когда притянул Дениса к себе, заметил, что глаза у того слишком блестящие, наверное, от слез влажные. И молчал он, потому что говорить не мог. Один Бог знает, как ему тяжело сейчас было. Ведь не Лёнька пообещал ему решить проблемы. Не Лёнька обещал, что все будет хорошо…
— Не вопрос. Кто бы только дал мне, где развернуться. А Шип?
— Ты разворачивайся — самое время. Шип пусть к Юрику пристегивается. А мне нужно кое-что узнать — одну небольшую, но очень важную деталь. После этого действовать будем.
— Узнать что?
Шаурин сначала помолчал, собирая разрозненные мысли, затем холодно выдал:
— Я ни за что не поверю, что Маркелов полез в разборку. Он, конечно, взрывной малый… был. Но он очень исполнительный. Инициативы проявлял мало и крайне редко нарушал приказы.
Погода радовала. К середине апреля солнце растопило весь снег. Сошел он быстро, почти незаметно. Все вокруг ожило, хотя было еще серо и бесцветно. Ароматный влажный воздух можно было черпать ложками, такой он стал густой и насыщенный. Волной окатывал с самой макушки и даже в ботинки спускался.
Весна давала надежду. Но эта надежда не находила места ни в голове, ни в сердце.
Лезли воспоминания о прошлой весне со всеми планами и волнительным ожиданием перемен. Вот они — перемены. И года не прошло, а все у него в жизни изменилось до неузнаваемости.
Монахов приказал всем сидеть тихо и не делать лишних движений. Это правильно, потому что теперь каждый шаг нужно просчитывать на десять раз. Прошли похороны, потом поминки…
Сергей Владимирович, естественно, не бездействовал. На своем уровне решал кое-какие вопросы, встречался с нужными и важными людьми — готовился дать ответ Веселову. От этого ожидания у Дениса извилины в тугие спиральки закручивались. Он-то на месте тоже не сидел, что называется, работал с людьми. Был почти уверен, что Маркелова слили. Но на это маленькое «почти» у него еще не было фактов. Однако очень скоро будут.
Шорох за дверью заставил его пошевелиться в кресле. В кабинет заглянул Самарин. Затем неловко протиснулся, словно все еще раздумывая, входить ему или нет.
— Я это… — в несвойственной ему несмелой манере начал парень. Солнце, проникая сквозь бело-зеленые вертикальные ламели, располосовало комнату. Витя прищурился, попав в яркий просвет, и шагнул чуть в сторону.
