Елена Глинская замолчала: спазмы сдавили ей горло, на глазах навернулись слезы. Весь ее вид свидетельствовал о страхе, охватившем молодую женщину. Она хорошо понимала, что ожидает ее после низвержения, и вряд ли враги удовлетворятся заточением в монастырь — холодная сталь или отрава ожидали ее без сомнения!
Еще несколько мгновений государыня молчала, подавляя дрожь; потом снова подняла на Глинского прекрасные глаза, влажные от слез:
— Заклинаю тебя, друг мой: умали свою гордыню и не иди вкривь моим желаниям. Прости меня, я готова все исправить. Ты должен вернуться к престолу, чтобы защитить меня и моего сына от сих злодеев. Я слаба против них одна, без тебя, князь. Ты один силен бороться с ними: Боярская Дума чтит твои заслуги, уважает твой ум и государственную прозорливость, бережет тебя как зеницу ока. И ее трудно будет одурачить, если ты вернешься к престолу. А без тебя верховенство в Думе возьмет Василий Шуйский и никто в твое отсутствие не осмелится перечить ему — его боятся, и все понимают, что он следующий, кому по праву принадлежит власть в государстве. Я же бессильна в одиночку противостоять ему: его поддерживают втайне многие влиятельнейшие вельможи, сам ведаешь. А мой приказ о твоем удалении от двора еще не возымел законной силы. Но о нем уже судачат все при дворе. Еще можно все поправить, князь! И я готова сделать все, что ты повелишь... Только не тронь, любезный князь, мою любовь, не надсмехайся над нею, не язви мое сердце смертельными укорами. Молю тебя! — она вдруг выпрямилась, с чувством трогательной скорби схватила боярина за холодную руку. — Спаси меня, моего сына, спаси мою любовь, князь! — слезы брызнули из ее глаз. — Не убий ее, эту любовь, не изрежь на корню, она — единственное счастье моей жизни! Обереги государство и государя, а мне дозволь сберечь ее — последнюю любовь на моем веку!
От этой непритворной страсти, слез и мольбы великой княгини сердце опального боярина смягчилось. Но ум его, рассудок по-прежнему оставались непреклонными: он не мог позволить чувству править государством!
— Отстрани от себя конюшего боярина князя Телепнева-Оболенского, — тихо, но требовательно изрек Михаил Львович, пытливо глядя ей в глаза. — И тогда воцарится благоразумие в твоем правлении. Иначе, нет мне места подле тебя и престола.
— Я не могу! — Елена Глинская отпрянула от него, будто обожглась, со стоном вернулась к седалищу, бессильно рухнула на пуховые подушку; слезы струились по ее лицу.
— Боже мой, боже мой, я не могу, — повторила регентша срывающимся голосом, уронив голову на руки. — Я не могу отречься от него, я слишком люблю его! — она медленно развела руки, и князь Глинский увидел ее мертвецки бледное лицо, воспаленные глаза, искривившиеся влажные губы; ему впервые стало жаль ее — эту красивую, беспомощную и отчаявшуюся женщину, которая заблудилась в чувствах, а нынче страдала от невозможной любви и невозможности любить. Но даже в эти мгновение, когда сердце его дрогнуло, он не мог допустить мысли отступиться от своего убеждения и пойти на компромисс с собственной совестью.
— Да, я люблю его, слышишь, князь, лю-юблю-ю! — воскликнула Елена Глинская, в сердцах ломая пальцы. — Люблю больше жизни, люблю больше самое себя! Я не в силах отречься от него, потому что он — это я, мы — единое целое! Поверь, князь, моя любовь никогда не станет преградой к воцарению моего сына на престоле, ибо я в любовной связи с князем Телепневым не намерена возыметь нового престолонаследника. Клянусь, никогда не допущу оного, никогда! Но... но я не могу отречься от моей любви — в ней все, чем я дорожу, в ней — моя жизнь! Он единственный, кому я верю, кого я лелею в ежеминутных мечтаньях, кто спасает меня от печальностей и одиночества. Я бессильна не любить его, расстаться с ним... Не могу отстранить, отказаться видеть его подле себя, любить и мучиться, не видя подле себя. Без него я умру! И никто, будь то сам Антихрист, не сможет рассечь нашу любовь, не сможет запретить мне любить и быть любимой!
— Тогда, государыня, и я бессилен помочь тебе, — глухо произнес думный боярин и отвел глаза в сторону, давая понять, что разговор окончен.
Некоторое время молодая женщина смотрела на него блуждающим взглядом, будто не понимая значения слов, произнесенных им. В глазах ее, расширившихся от возбуждения, застыли слезы. Одна слезинка вдруг сорвалась и оставила на ее бледной щеке блестящий след... Неожиданно лицо великой княгини изменилось: выражение отчаяния и слабости сменилось маской холодного презрения и высокомерия. Она выпрямилась в седалище, словно львица, изготовившаяся к прыжку, гордо встряхнула головой; каштановая прядь волос выбилась из-под капюшона и, извиваясь змейкой, упала на плечо. Взгляд государыни потускнел, и князь Глинский разглядел ее черные, как смоль, зрачки, неестественно расширенные от злобы.
— Твоя гордыня неуместна, князь, — зловеще зашевелились губы властительницы, причем лицо ее не дрогнуло ни единым мускулом. — Ты заблуждаешься, если счел мои слова и слезы, коих ты имел честь слышать и зреть, свидетельством того, будто пред тобой простая жена, просящая о милости. Зри яснее, князь: пред тобой — государыня!
Регентша встала, снова приблизилась к первому советнику:
— Гордая правительница, которая вправе судить и милостивить, а отнюдь не безродная девка, в мощах которой лишь просить и плакаться. Я соизволила снизойти до личного посещения опального боярина, сделав ему всевеликую честь и милость, а он, неблагодарный, счел допустимым оскорблять меня, свою государыню, полагая, что я
