Мечтая дать выход своей ярости, ненависти, отчаянию, отомстить за свою поруганную, растоптанную гордость, она собиралась с мыслями. Напустила на себя самый равнодушный вид, на который только была способна.
– Неужели? Мужчины находят меня привлекательной, – соврала она, силясь вспомнить, когда последний раз комплимент приносил ей радость.
– Может тебе и удалось соблазнить кого-то… даже моего брата,… но я более разборчив, чем он, – с коротким презрительным смешком выдавил он.
Она не хотела позволять ему любоваться разрушительными результатами своих слов. Она держала удары.
– Не тешь себя иллюзиями, я не пыталась произвести на тебя впечатление, – сухо ответила она.
Это была безобидная ложь, и все-таки она оставалась ложью.
– Ты произвела на меня впечатление зимой, – усмехнулся он и отпустил её.
Ярослав нанес разящую оплеуху, Вика почувствовала себя оплеванной и оголенной одновременно. Она повернулась и зашагала прочь, даже не стараясь понять, куда идёт. Он в мгновение ока очутился перед ней.
– Успокойся, – отрывисто приказал он, – не вижу причин для волнения. Я должен был до тебя добраться. За твоей семьей был должок. Я расставил капкан, и ты в него угодила.
Она задрала к нему лицо, удивляясь, что внутри еще остался гнев:
– Можешь принять мои поздравления! Твоя месть была ужасной! Я действительно оказалась на самом дне. Мне повезло, что ты не отнял бабушкин дом – была крыша над головой. Меня унижали на каждом шагу, не только ты, но и другие люди считали обязанным вытирать об меня ноги. Ты победил! Ты выиграл! Надеюсь, твой триумф принес тебе много радости! Но теперь хватит. Мне нечего больше тебе отдать.
– Скажи честно, ты изменяешь моему брату? – он смотрен на неё с выражением неприкрытого интереса.
Пока она придумывала ответ пообиднее, стараясь напустить на себя холодный вид, услышала:
– То есть ты не считаешь себя обязанной быть верной ему? – настаивал он.
Зачем ему это было нужно? Какое ему дело до их отношений? Даже сама мысль о Димке была кощунственной.
– Нет! – Вика свела брови.
– Сколько же у тебя их было?
– Нисколько.
– Значит, только на вечеринках ты позволяешь лапать себя? А потом что? Зовешь в свой одинокий домик?
Да что происходило? О чем они вообще говорили?
– Никого я не зову! – Вика не хотела больше соревноваться в остроумии. Она уже ничего не понимала! Она даже уже не могла сказать про ребёнка!
– Не считаешь себя обязанной хранить верность?
– Прекрати!
– Сколько? – он впился в неё горящим взглядом незнакомца, – или ты не считаешь?
– Ты один! – выпалила она и замерла.
От осознания ужаса произнесенного, Вика выдохнула весь воздух из легких и никак не могла вдохнуть. В панике опустила веки, желая исчезнуть с лица земли.
– Посмотри на меня! – загремел он, – не смей закрывать глаза!
Нагнувшись над ней, он впился горящим взглядом в её лицо. Долгие секунды они буравили друг друга, пока он не рассмеялся.
– Я никогда этому не поверю. Не играй со мной в свои детские игры. Все эти мужики, твои приятели, которые пялятся на тебя, раздевают глазами, и не только! С которыми ты кокетничаешь, целуешься и позволяешь лапать себя. Я никогда не поверю, что ты не была ни с кем из них.
Он коснулся большим пальцем её губ, а затем наклонился и поцеловал, удерживая ладонью затылок. Их дыхание смешалось. Его губы настойчиво заставили её рот раскрыться и принять его язык. Он сминал её поцелуем, требовал и угрожал. Он клеймил её. Она чувствовала всю его ярость, сосредоточенную в губах, но никак не могла понять «за что»? У Вики земля ушла из-под ног, сердце билось неровными толчками, губы стали горячими и мягкими, она подняла руки и запутала пальцы в его шелковистых волосах. Волна страсти подхватила, грозя утопить в водовороте, и она прижалась к его крепкому телу, мечтая победить злобу, всей душой умоляя не отпускать.
В следующую секунду, когда объятья стали настолько тесными, что Вика не понимала, где заканчивается она и начинается он, Ярослав отстранился и рассмеялся, безжалостно давя её гордость, сминая уверенность, вынуждая отступить перед жестокой неумолимой бессердечностью.
– Ты такая отзывчивая и многообещающая. Пахнешь грейпфрутом. Льнешь, словно путана. Зазываешь, – голос Ярослава стал насмешливо-медовым.
Вика вспыхнула. Взгляд его горящих глаз пронзил её так, что она отступила назад. Ногти сами собой впились в ладони. Возмущение мгновенно затмило все остальные эмоции, вылившись во вспышку ярости. Он пользуется ей как шлюхой. Приходит, когда хочет, целует, когда вздумается, а потом отшвыривает как половую тряпку. Еще немного и он станет предлагать её своим приятелям. Сейчас, перед лицом неприкрытой грубости, она почувствовала, как в ней забурлила кровь, и позвоночник выпрямился. Она с размаху, изо всей силы ударила его по лицу. Звук пощечины был похож на звонкий удар ремня, и внезапно вся её ярость куда-то ушла, и в сердце закралась ещё большая безнадежность. Что ей делать? Красное пятно отчетливо проступило на его лице. Подкосились ноги, но она мысленно приказала себе держаться, съежившись под ледяной ненавистью взгляда. Хотелось спрятаться, скрыться – лишь бы не ощущать на себе этого неприкрытого презрения.
Ярослав откинул голову и разразился хохотом. Сумасшедший!
Бежать! Бежать от него! Вика гордо выпрямила спину, развернулась и пошла прочь. Поджилки тряслись: сейчас он догонит её и ей несдобровать. Но она шла, не оглядываясь, заставляя себя двигать бедрами ровно.
Ничего не произошло, никто не двинулся за ней, и спустя минуту она сбавила шаг. Теперь уже Вика брела, не осознавая, куда идет. Все её мысли были сосредоточены на ногах. Шаг. Еще один. Не торопиться. Не плестись. Ровно. Уверенно. Не поддаваться головокружению. Когда Вика удалилась на достаточное расстояние, чтобы не чувствовать всеми фибрами души его взгляд, она сошла с тропинки, прислонилась спиной к иве, чтобы не упасть. Она не заплачет! Он никогда не простит её. Ни её, ни её семью. Он никогда не поверит, что она была только с ним. Он не поверит, что она носит его ребенка. Ей придется раз за разом доказывать это. Он будет унижать её снова и снова. Недоверием. Презрением. Будет приближать. А потом отталкивать. Вся их жизнь построена на ненависти. Ребенок этого не заслуживает. Она обязана уберечь его от боли.
Зачем ей вообще говорить ему про малыша? Ради какой-то глупой мысли, что она должна поступить по совести? Это смешно. Где была его совесть, когда он выгнал её из квартиры родителей? Где она была, когда он выкручивал ей руки? Где она была, когда он вытянул из неё доверенность? Переспал с ней? Совесть – отличная штука, но не для неё. Не для её боли. Она надеялась, что он даст ей денег, но ничего, проживет как-нибудь и так. Прожила же год? Протянет и ещё.
Тупая боль распространилась в груди Вики, и в голове все кружилось.
Она стояла пока не продрогла до костей. Ветер еле шевелил мех и изредка бросал мелкие дождинки в лицо. Как же было холодно! Вика обняла себя руками, мурашки пробежали по телу, но теплее не стало. Нет, если она не нужна ему, она не должна цепляться. Тем более рассказывать, как ей сейчас страшно и трудно. Мужчину не удержишь ни силой, ни ребёнком, и пробуждать в нём совестливость сейчас, когда он того и гляди обвинит её в ведьмовстве – верх глупости. К чему убеждать, что она дошла до глубины падения не одна, а об руку с ним?
Головокружение немного успокоилось. «Было бы здорово, – подумала она, – встретить мужчину, который бы мог позаботиться о ней, полюбить, окружить теплом, стать желанным. Быть отцом. Наверное, ей суждено завянуть, так и не расцветя». Вика медленно побрела к зданию, голова немного просветлела, но в горле продолжал стоять ком и тошнота. У её ребенка никогда не будет папы, который возьмет его на руки, подбросит к потолку, посадит на плечи.
Только не плакать! Ярослав показал ей, каков он на самом деле, и этой информации достаточно, чтобы сделать соответствующие выводы. В последний раз взглянуть, облить и заморозить.
