На Крещение пришло сообщение, что оба казачьих войска — и Донское и Запорожское, принимают мое «Уложение о царевой казацкой службе» и готовы целовать мне в том крест. Обсуждение сего документа проходило довольно бурно. Более всего казакам не понравилось положение о том, что казаки имеют право селиться только лишь на украинах государства Русского. А буде какие земли вследствие расширения пределов государства перестают быть украинами, всем, кто хочет продолжать считаться казаком, может быть велено переселиться на новые украины, а те, кто останется, — перестают быть казаками.
Шум был большой, казаки орали, что Дон, мол, испокон веку был казацким, таким и должен оставаться, но мой посыльный и сродственник стольник Степан Годунов, сын боярина Степана Васильевича Годунова, повел дело хитро. Он успокоил казаков, что сие повеление касается только лишь рязанских и городовых казаков засечных линий, коих после того, как исчезла крымская угроза, ну просто глупо оставлять на старых местах. Дон же, как и, скажем, Днепр, еще долго будет украиной… У казацкой старшины, особенно запорожской, большие вопросы вызвало ограничение казачьего надела, определяемого в поместье казаку для содержания им своей семьи и обеспечение себя «конем добрым, саблей вострой, шеломом, а такоже пищалью». Да и сам набор вооружения тоже многим показался изрядно дорогим. В отличие от того, каким представлялся казак моим покинутым современникам, здешние казаки были в основном не конными, а… стружными, то есть передвигаться и воевать предпочитали на лодках — стругах… Но Степан на второе резонно заметил, что все это по большей части у казаков имеется, а всем недостающим — в частности конем, пищалью и саблей, царь обязуется казака по первости снабдить (на что пошли захваченные в Крыму кони, а также выданное крымскими городами и захваченное в крепостях и во время битв оружие). А уж потом поддерживать себя в постоянной готовности — дело самого казака. На то ему положено государево жалованье — аж пять рублев в год, да весь доход с его надела. Поскольку никакого тягла на казачий надел не накладывается. А что касается размеров надела, то он был весьма большим, его с трудом могла обрабатывать многочисленная семья. И потому все решил вопрос окольничего — а желают ли казаки, чтобы на кого из них вдруг начали работать свои собственные крестьяне? Ответом на него был всеобщий рев — НЕТ! Ну еще бы, большинство казаков как раз и бежали от такого дела… А тогда как же они хотят обрабатывать больший надел? — задал резонный вопрос мой посланник. После чего и эта претензия была снята. А вот положение, что казаком может быть человек любого роду и племени, но обязательно православной веры — пошло на ура. Более того, казаки попросили меня прислать священников, поскольку своих мало, да и те, что есть, — «сами более казаки, нежели духовные пастыри»…
Из Истамбула за все лето, осень и зиму не донеслось ни единого звука. Только через иезуитов (вот ведь вездесущее семя) дошла информация, что все посольство взято в узы, а Афанасий Власьев посажен в Семивратный замок. И что османы серьезно занялись подготовкой войска против меня. Я отправил два письма римскому кесарю, в которых упрекал его в пренебрежении собственным словом, а также богатые дары Аббасу I, велев исподволь заметить, что они-де взяты в турецких крепостях. А ну как у персиянского орла снова проснется алчность, тем более что мне доносили, будто он давно точит когти на Багдад…
Два моих письма к римскому кесарю, отправленных ему вместе с богатыми дарами, захваченными в турецких и крымских крепостях и городах, высокомерно остались без ответа. В них я упрекал его в том, что он так и не выполнил взятые на себя обязательства и не вступил в войну с османами, хотя прошло уже не то что три, а трижды три месяца. Более того, князь Мстиславский докладывал мне, что после второго письма его перестали пускать к кесарю и вообще про наше посольство будто забыли. И в феврале я отправил ему приказ сворачивать посольство и двигаться на родину. Более ничего сделать было нельзя. Но себе зарубочку на память сделал. Ох и поплатятся у меня имперцы за это однажды… если, конечно, я буду жив и государство мое сохранится в силе.
В остальном все шло нормально — нанятые людишки поступали через Архангельск не слишком полноводным, но постоянным потоком. Рассказы о расправах с инородцами, коими пугали бежавшие во время голода из страны иноземцы, уже подзабылись, а деньги предлагались щедрые. Тем более в качестве гаранта выступал русский царь. Так что желающие отправиться к варварам и подзаработать находились. Не много, поскольку я настоятельно требовал отбирать лучших, а не просто тех, кто согласен ехать, а лучшие неплохо обустраивались и дома… С каждым из присланных иноземцев было заключено соглашение, согласно которому он нанимается на работу ко мне, то есть лично к русскому царю, сроком на три года, а затем либо перезаключает договор, либо может затеять собственное дело. Я рассчитывал, что к тому моменту основной персонал новозаложенных заводов и мастерских будет обучен, а руководство смогут принять на себя специалисты, вернувшиеся из «заграничной командировки».
Жалованье каждому иноземцу было положено богатое — по тридцать гульденов в месяц плюс хлебный прокорм, — на круг выходило около двухсот рублей в год. Уже по осени было заложено около сорока больших мастерских, практически мануфактур, в Москве, Серпухове, Туле, Новгороде, Твери, а также в Новгороде Северском и шести моих наиболее населенных вотчинах. В том числе две в новой, Уральской. Большая часть мастерских, шестнадцать, были железоделательными, остальные — лесопильными, ткацкими, кожевенными, скорняжными и всякими иными, а три — стеклянными. Также была заложена большая типография на три печатных станка, но помещение под нее строилось с расчетом, что там будет помещаться шесть станков. Кроме того, в этом помещении были предусмотрены обширные граверные мастерские.
А потом приказ Большой казны не торопясь собрал отчетные росписи воевод, доклады с других приказов, отчеты галицкой, устюжской и остальных четвертей, очень неспешно все это обработал и выложил мне под нос сводный годовой отчет. И я впал в ступор.
— Государь! — снова заорали из коридора.
Я зло скривился. Ну собирался же обзавестись секретарем. И чего тяну? Впрочем, чего тяну — было понятно. Личный секретарь «вождя и учителя» — должность крайне ответственная. С одной стороны, ох и много ему на себе тянуть придется, так что нужен человек толковый, расторопный и быстро врубающийся, а с другой — таковой зело опасен. А ну как быстро врубится, да не в то, во что надо? Сколько примеров было, когда этакие сначала вроде как помощники силу набирали и начинали сами по себе делами рулить. Или информацию сливать на сторону за хорошие бабки. А кому потом расхлебывать — Пушкину? Так он еще не родился пока… К этому делу надо было подойти обстоятельно, отобрать несколько кандидатов, испытать их как следует, прикинуть… а времени на это просто катастрофически не хватало. Да и основные кандидаты, которых я уже, ну куда уж деваться, наметил, были по большей части из моих соучеников по царевой школе, а те все поголовно сейчас торчали в большой «заграничной командировке». Приходилось пока довольствоваться караулом из состава личной сотни холопского полка и… Немым татем в предбаннике, которого, похоже, сейчас и не мог преодолеть гонец, принесший мне столь нерадостные известия. Я окинул злым взглядом лежащую на столе Большую роспись, то есть тот самый отчет, и решительным жестом отодвинул ее в сторону. Пора заняться более насущными делами, а это — подождет. В конце концов, если османы решили серьезно взяться за Русь, скоро вполне может оказаться, что мне будет глубоко начхать на любые подобные отчеты.
— Пропусти! — рявкнул я Немому татю, и спустя несколько мгновений в мой кабинет ввалился боярин Салтыков в сопровождении еще двух бояр.
— Беда, государь! — снова начал Салтыков. — Османы Азов осадили. Войска видимо-невидимо. Пушек дюже много с собой понавезли.
