— Говорю же — герой, — усмехнулся Володя. — Его Афган не раздавил. Не переделал. Сам знаешь, Гера, некоторые там ломались. Многие вернулись калеками в душе. Кое?кто из парней вообще так и не дембельнулся: Быченко, например. После Афгана он всё решал силой, как на войне, и властью, как в армии. А ведь были и совсем паскуды. Тот же Витя Басунов. Затрудняюсь, Гер, определить его… Но это как разврат. Он развращён. Для нас война была как ведьма, а для него — как блядь. Извини, что матерюсь, сам не люблю.
Голос Володи Канунникова всё звучал в памяти Германа. Хорошо, что они успели так поговорить в эту ночь…
Герман обедал в вагоне?ресторане. Бутылочка минералки позвякивала в металлическом держателе. Стойка бара в глубине салона то ярко озарялась от косого света из окна, то меркла. Поезд катился по ещё бесснежным степям. После осинников и ельников Батуева округлые и плоские холмы Заволжья, словно растянутые на просушку, выглядели зачищенными от жизни, вроде зон ядерного поражения, и какими?то облезло?заплесневелыми. В оголённом, сквозистом и тоскующем пространстве равнины чудился трубный зов чего?то несбывшегося. Изредка вдали мелькали громады элеваторов.
— «Коминтерн» был обречён на проигрыш, Гера, вот что я думаю, — говорил прошлой ночью Володя. — И это как раз из?за Афгана. Мы пришли оттуда на понтах. Мы там такое увидели — и снова за парту? Да шиш! После Афгана что мы ещё не знаем про жизнь? Всё знаем! Вот и остались неучами, остолопами. У Лихолетова образование — железнодорожный техникум.
— У меня и того хуже, — грустно подтвердил Герман.
— Мы были просто солдаты. Без профессий, без воспитания. Молодые, наглые, к тому же безработные. Чего от нас можно было ждать? Что мы банк учредим? Будем изобретать нанотехнологии? И мы лупили морды врагам, гоняли на тачках, гулеванили, бодались за кабаки и магазины. А умные мальчики и опытные дяди учились обращаться с ваучерами и протискивались в кабинеты, в которых нам было скучно. И потом забрали у нас почти всё. Некоторые наши парни сумели вписаться в систему, но большинство — нет.
— Такое произошло не только с нами, — хмуро сказал Герман.
— Конечно. Поэтому надо принять, что мы проиграли, но отыгрыша уже не будет: война окончена. А ты, Гера, подался в партизаны.
— Не совсем так, Володя…
И Герман начал рассказывать Володе о Танюше и своей жизни. Герман рассказал о том, что с ним случилось вчера — про Владика Танцорова, и о том, что с ним случилось вообще — как он уткнулся лбом в безысходность. Рассказал, что его жена угасает, а он ничего не может поделать: для него в мире кончились дороги, и потому он придумал бежать в Индию.
— Я хочу попросить тебя, Володя… Если у меня не получится… Мне надо, чтобы она узнала, зачем я всё это сделал. Расскажи ей, пожалуйста. Не хочу для неё стать пропавшим без вести — хуже этого не бывает.
Они стояли на платформе под фонарём. С непроглядно?чёрного неба сеялся мелкий снег, пылью висел в воздухе. Мимо плыли длинные вагоны с полутёмными окнами. Через платформу тащило клочья белого пара.
— Конечно, я всё ей объясню, Герыч, — кивнул Володя. — Только ты не прав. Ты решил искупить все грехи мира хотя бы перед одним человеком. Но это тебе нужна Индия. А твоей жене нужен ты сам. Подумай ещё, Немец.
«Подумай ещё, Немец». Он подумал.
Где?то после полудня на какой?то степной станции он сошёл с поезда, и поезд уехал дальше — в Самару, а он взял билет обратно до Батуева. Он испытывал неимоверное облегчение. Он говорил себе, что Танюшу нельзя оставлять одну и ему нужно быть рядом хотя бы невидимым. И всё это было правдой. Но он даже себе не признавался, что последней песчинкой, которая перетянула чашу весов, была невозможность находиться вдали от денег.
Глава четвёртая
Егора Быченко хоронили на Затяге, на мемориале «афганцев», — всё же не простой ветеран, а руководитель организации и орденоносец. Впрочем, мемориала пока ещё не возвели; имелся только участок с десятком недавних могил. Эти могилы уже не вызывали недоумения — типа «как же так, парни выжили в Афгане и погибли дома?» Да всё понятно. Недоумение осталось где?то в прошлом, когда хоронили Гудыню. Но кто сейчас помнит Гудыню?
На похороны съехалась большая толпа — даже удивительно, потому что Егор был человеком тяжёлым и недружелюбным. Парковку у ворот кладбища заполнило стадо машин: дорогие тонированные джипы, дешёвые «девяты» и «форды», автобусы. Конечно, были и «барбухайка» с «трахомой».
Гроб водрузили на специальную скамейку возле могилы, чернеющей среди снега. Мимо ходил поп и что?то пел, со звяком раскачивая на цепочке дымящееся кадило. Егор лежал в форме десантника, странно напряжённый, точно готовился к прыжку с парашютом. Билл Нескоров держал подушечку с орденом Боевого Красного Знамени. Заплаканная Лена Быченко пришла в длинной песцовой шубе и в кружевном чёрном платочке; Лену ненавязчиво опекал Щебетовский, будто оказался самым разумным из товарищей Егора. Каиржан, Уклонский и Завражный произнесли над гробом краткие речи. Не сговариваясь, на похороны они надели бушлаты и камуфляж. Вообще в толпе многие были в камуфляже — решили, что так правильно.
Басунов стоял в третьем ряду и слушал, как парни переговариваются.
— Как это Быченку в полном трамвае ухлопали, и свидетелей нет?
— Не слышу, чего Гайдаржи говорит. Грозится, что отомстим?
— Кому мстить? Одни говорят — спортсменам, другие — Бобону…
— Когда «беретта» Егора всплывёт, тогда узнаем, с кем война.
— Войны не будет, парни, — оглянувшись через плечо, негромко и хмуро сказал Вася Колодкин. — «Коминтерн» ни при чём, Быченко разжаловали. Это его личные разборки, а не наши общие. Егор заигрался с бандосами.
— А там что за тётка? — Парни сменили тему. — Мать, что ли, евонная?
— Первая учительница.
Кроме первой учительницы, на похоронах присутствовал полковник из военкомата: он привёз с собой небольшой духовой оркестр и комендантский взвод. Полковник тоже сказал какие?то слова, потом гроб закрыли крышкой и опустили в яму; парни бросили по горсти земли, и могильщики принялись махать лопатами. Заиграл траурный марш. Женщины в толпе заплакали.
Над свежим холмиком выстроился комендантский взвод с карабинами, полковник отдавал команды — и солдаты слаженно троекратно бабахнули в хмурое февральское небо: Егора провожали с воинским салютом. А потом «афганцы», рассыпавшиеся по чужим могилам, вдруг достали своё оружие и тоже принялись палить в низкие тучи. Эти выстрелы не были данью памяти о Егоре, скорее, они означали, что «афганцы» не желают никому покоряться. Солдаты, да и полковник, оробели от такой вызывающей боеготовности.
Когда толпа двинулась к машинам, Басунов выбрал момент и отозвал Гайдаржи на пару слов. Они встали возле обелиска Великой Отечественной войны (мемориал Афгана продолжал мемориал Второй мировой). Барельеф на подножии обелиска занесло снегом; снег лежал в глазницах и во рту огромного лица кричащей Родины?матери; Вечный огонь погас, и его звезда с форсункой, забитой льдом, исчезла под сугробом.
— Слушай, Каиржан, а кто будет вместо Егора? — спросил Басунов.
— Вообще?то я хотел назначить Виталю Уклонского, — сказал Каиржан, уже догадываясь, что предложит Басунов. — А у тебя есть варианты?
— Назначь меня, — спокойно и серьёзно попросил Басунов.
— А почему тебя, Виктор? — осторожно улыбнулся Каиржан.
— Потому что на тебе долг за бомбу в больничке. Ты же сам говорил, что нам все должны, а долги нельзя прощать. Я и не прощаю, как ты велел.
У Басунова был озабоченный вид, словно он хотел помочь Каиржану справиться с проблемой. Он нашёл аргумент про долги и ощутил за собой право надавить на Гайдаржи. А Гайдаржи, конечно, не повёлся на разводку, однако оценил заход Басунова. С Быченко у Витюры шантаж не прокатил бы, подумал Гайдаржи, но лично ему было проще согласиться. Не всё ли равно, кто станет командовать бойцами «Коминтерна» — Басунов или Уклонский?
