— Э?э! — изумлённо выдохнул Исрапил, опускаясь на одно колено. — Всё, нэ стрэляй, брат, будэм говорыт!..
— Уже не будем, — сказал Басунов и выстрелил кавказцу в грудь.
Исрапил повалился спиной на пол, нелепо загнув ноги. Майка на его волосатом брюхе задралась — из?под ремня джинсов вылезла рукоять «ТТ». Басунов нагнулся и выдернул оружие. Кавказцы и работяги в теплице попятились к стенам. «Афганцы» держали всех под прицелами автоматов.
— Нэ стрэляйте! — крикнул кто?то из кавказцев. — Всё сдэлаем! Дэньги вазмы, бухло вазмы, всё ваше! Дай уйты, друг!
Кавказцы подняли руки, чтобы никто из русских не психанул.
Басунов внешне был спокоен, но изнутри его как?то раздувало, словно в топку закачивали чистый кислород. Ради этого высокооктанового чувства и стоило рисковать всем, что есть, переступая самые суровые запреты.
— Обгадились, черти? — из?за спины Басунова крикнул Лега Тотолин. — Это вам не в Грозном с балконов наши бэтээры жечь!
— Нэ надо войны! Мы протыв Дудаэва! У вас бызнэс, у нас бызнэс, то?сё, хуё?моё, нэ надо стволов! По?братски разбэрёмся!
Смуглые, небритые, свирепые чеченцы в тусклом свете лампочек и вправду казались какими?то чертями, тварями из подземелий.
— Кранты вашей заправке! — объявил Басунов. — Забирайте трупака и валите отсюда. Ещё раз увидим — всех к Аллаху отправим, как в Джаваре.
Басунов не штурмовал Джавару, «Волчью яму», горную базу душманов, однако здесь, в Батуеве, жестокость как бы создавала ему боевое прошлое.
Чеченцы боком двинулись к выходу из теплицы.
— Руки на виду держите, — Ян Сучилин провожал их стволом автомата.
«ЗиЛ» с фургоном тоже пыхнул выхлопом и пополз наружу.
В помещении остались только русские бичи, работники чеченцев.
— Парни, дадите нам бухла взять? — заискивающе спросил один из бичей. Бичи были так ничтожны, что не боялись даже страшных «афганцев».
— Берите, сколько упрёте.
С подпольным цехом в школьной теплице было покончено.
Об этой акции Гайдаржи узнал от Тамары Михайловны. Она ухитрилась добыть телефон командира «Коминтерна», позвонила и долго благодарила.
— Съехали они, и ворота заперли, и третий день уже никого! Наконец?то сможем «Последний звонок» нормально провести, а то ведь раньше детей во двор не выведешь — уголовники и алкоголики! — радостно делилась Тамара Михайловна. — А в честь Егора Ивановича мы доску повесим, у нас и спонсор уже нашёлся! Обязательно приходите на открытие, Гайдаржи Уланович!
Гайдаржи опешил от напора директрисы и от такой новости, а потом у Витали Уклонского узнал про расстрел чеченца — и обозлился на Басунова.
Вызвав Басунова к себе, обычно добродушный Гайдаржи орал:
— Ты чего, самый крутой, да?! Нахера ты этот беспредел устроил?!
— Ты сам говорил, Каиржан, что бухло наша тема, — сдержанно отвечал Басунов. — Надо было шугануть чебуреков. Они, как все, нам должны.
— Хера ты мне гонишь, Витька? Хера ли мои слова выворачиваешь? На базаре меня ловишь, что ли? Я тебе не Маруся — раком ставить!
Каиржан бушевал, но знал, что Басунов всё равно его нагнул: вынудил принять новое положение вещей. Зачем? А неизвестно. Может, и низачем. Просто из подлости. Есть такие, которым хорошо, когда кого?нибудь нагнут.
И Басунов тоже знал, что надо переждать гнев командира — и можно наслаждаться победой: Гайдаржи подчинился ему против своей воли.
Бобон потребовал от Каиржана разговора.
Они были знакомы уже давно, лет семь, — вместе начинали более?менее организованный бизнес на кооперативах: Гайдаржи держал палатки, Бобон прикрывал. Потом Лихолетов вынудил Гайдаржи разойтись с рэкетирами — нехорошо для морального облика «Коминтерна», однако Бобона Гайдаржи не боялся — даже после того, как «афганцы» разгромили «Чунгу».
Гайдаржи припарковал джип на площади Ленина возле бывшего обкома. Мраморные рёбра здания торчали плотно, как зубья в расчёске. Гайдаржи ждал минуты две, а потом в тёмный кожаный салон ловко заскочил бандюк.
— Ты меня подставил, Кир, — сказал Бобон. — Ты зверей разбудил.
— А ты чеченов испугался?
— Не их, а мути. Я за синдикат впрягался. Похерю твой наезд — мне звери предъявят, наеду на тебя за зверей — после Грозного свои не поймут. Вилы.
— Что предлагаешь?
— Выдай мне мудака.
— Нереально, Андреич. Афган?батя.
— Много ты знаешь за «афганцев», — жёстко усмехнулся Бобон.
— Прогони вообще зверей с поляны. Скажи, отвечают за Грозный.
— Своих учи, не меня. Есть ещё заманухи?
— Есть. Не хочешь скинуть зверей, скинь синдикат.
— Чего?то ты краёв не видишь, Ким Ир Сен.
— Мы с вами, Андреич, всё равно рано или поздно за бухло зарубимся, — с сожалением пояснил Гайдаржи, он уже давно думал об этом. — Лучше сам отдай, не доводи до войны. Это «афганский» кусок. Его нам папы обещали.
— Я тоже скажу, Кир, — Бобон приоткрыл дверку, собираясь выходить. — «Мне все должны» — считают салаги после первой ходки. Если как вор живёшь — не будь салагой. Если не вор — не лезь к ворам. И молись, чтобы пронесло.
Гайдаржи уехал со встречи в мрачном настроении. Он бы отдал эту суку Басунова чеченам, поделом ему, но ведь нельзя… Опять война, что ли? Или всё же спустится на тормозах?.. Чеченам сейчас не до понтов с отмщением…
Слова Бобона про салагу оскорбили Гайдаржи. Он знал по бизнесу: кто не может взыскать долг, тому никто ничего и не должен. Салага — это как раз тот, кому никто ничего не должен, а вовсе не наоборот. Бобон сказал со зла.
В конце апреля до Гайдаржи снова дозвонилась Тамара Михайловна. Её благодарность становилась уже назойливой, но Гайдаржи дослушал. Теперь директриса приглашала кого?нибудь из «Коминтерна» на торжественное открытие мемориальной доски героическому выпускнику Егору Ивановичу Быченко. Открытие и возложение цветов состоится в День Победы.
Гайдаржи думал отмахнуться или на крайняк послать кого?нибудь вроде Васи Колодкина, который занимался социалкой, но потом вдруг захотел пойти сам. Он вспомнил себя школьником, вспомнил пионерские встречи с ветеранами: он тогда завидовал этим старикам с орденами — они воевали на танках и стреляли из пушек, как в кино; их слушали, ими восхищались… А сейчас он сам может быть таким ветераном — но гораздо моложе. Мальчишки будут рассматривать его значки, принимая их за награды; десятиклассницы, смущаясь, будут пытаться попасться ему на глаза, чтобы он их заметил…
Гайдаржи не имел полноценного боевого опыта, как Лихолетов или Быченко: в Афгане он служил в обслуге на аэродроме Кундуза. Зато в Афган он попал настоящим добровольцем — сам написал в военкомате заявление…
Калмыком он был только на лицо. Сын офицера, всё детство он мотался за родителями по гарнизонам. В каждой школе его начинали дразнить, как дразнят всех непохожих — рыжих или толстых, очкариков или заик, — и он всегда дрался. В общем, судьба задолжала ему уже за то, что он получал как калмык, хотя ничего не знал о калмыках и ощущал себя русским.
Его обзывали косоглазым чукчей, поэтому он решил служить с такими же азиатами, как и сам, — в грозном мусульманском батальоне. По легенде, «исламбат» штурмовал дворец Амина. И только в Кундузе замполит сообщил Каиржану, что калмыки — буддисты, и бойцу Гайдаржи в «исламбате» места нет. Пришлось без подвигов нудно барабанить срок на аэродроме. Нахрена лез в Афган, спрашивается? За эту подставу судьба тоже была ему должна.
В перестройку он занялся кооперативами. В конце концов, раскрутился. Можно сказать, разбогател. Но бабки, которые он рубил, Каиржан понимал ещё и как выплату судьбы по долгам. А вот оказалось, что есть и другой вид выплаты — роль блистательного ветерана среди восторженной молодёжи.
Вечером 8 мая Гайдаржи отутюжил старую форму (после армии он не сильно раздался в груди и плечах, форма сидела хорошо); начистил сапоги и подшил шеврон; проверил тельник и берет. Из пыльной коробки он достал «дембельский иконостас» — пять заветных значков, добытых ещё в Кундузе в обмен на тушёнку: флажок «Гвардия», «Отличник советской армии», синий щиток с цифрой «1» — «классность», «бегунок» — знак «Воин?спортсмен» и «тошнотик»?парашютист, хотя с парашютом Каиржан не прыгал. Протерев «иконостас» тряпочкой, Гайдаржи привинтил и прицепил значки на китель.
