Правда, мне не очень нравилась мини-длина, хорошо открывавшая ноги (как я их вовремя в порядок привела, как будто знала об этом ужасе!), но ничего поделать я уже не могла. Мои мучительницы впорхнули в комнату, оглядели меня и остались очень довольными.
— У тебя ножки красивые, а наряд прекрасно фигурку подчеркивает. Ну, ты гламурная бестия прямо, — сказала Настя, приближаясь ко мне со своей большущей косметичкой. — Присядь, я тебе ресницы подкрашу…
— Может, и так сойдет?
— Я быстренько, Маш, за пять минут управлюсь. Я как-то на курсы стилистов и визажистов ходила, еще когда в универе училась…
В результате будущая невестка подкрасила не только ресницы, но и веки, губы, щеки — даже, кажется, кисточкой по лбу махала. Она мне вообще все лицо раскрасила!
Однако результат мне понравился. Я как-то преобразилась — в лучшую сторону, а мама сказала, что я стала «мягче и женственней». Обрядила меня в платье, накрасила и уже рада! Странная она у меня, мама…
Пока, кстати, Настасья меня красила, едва ли не вытащив наружу кончик языка от усердия, мама притащила расчески, фен, новую плойку, лаки и пенки, и попыталась сделать мне прическу.
— У тебя будут легкие волны. Волосы у тебя короткие, как раз нужный объем создадим, — пропела мама, забыв о готовке. — Эта плойка — чудо.
— Мама, не надо!!
— Сиди, и не рыпайся, — строгим «милицейским» голосом велела мне она. — А то вообще никуда не отпущу.
— Но я всего лишь в библиотеку, мама!
— Да-да, и не забудь попрощаться с библиотекой до шести часов вечера, — пригрозила мама, орудуя на моей голове. — Хоть перед родственниками покажешься в нормальном виде, а не в вечных джинсах и вытянутых кофтах.
Задуманного у мамы не получилось в полной мере, но волнистыми волосы у меня стали, это да.
Они не слишком долго мучили меня, а потом заставили обуться, между делом, почему-то перемигиваясь, ловко вдели мне в уши мамины серьги из серебра с белым жемчугом, а на шею повесели цепочку с подвеской из этого же набора. Настя к тому же вытащила из сумочки духи и хорошо меня ими побрызгала.
— Это «Кензо», новая коллекция. Ой, тебе бы еще сумочку какую-то подходящую, Маша…
— У меня белая есть, — вспомнила тут же мама и торжественно вручила мне сумку.
Я, обняв орла и собрав всех головастиков в ладони, чуть не заплакала. И с содроганием всунул ноги в белоснежные босоножки на высоких каблуках, украшенные синими и голубыми стразами. Я сразу же стала выше ростом. Боже мой, как же низко ты пала, дорогая Мария. А Димке — Кондратий обеспечен.
Зато мама едва не прослезилась, увидев меня в таком одеянии, Настя похвалила меня (и себя) за имидж, а котэ — я уверена! — хихикало, усевшись на пороге и задрав полосатый хвост.
Орел чувствовал себя несчастной птицей, на которую некто очень недобросердечный и жестокий напялил кружевной чепчик и розовые панталоны, головастики язвительно обзывали меня «гламурной», «стильной» и даже «модэ-э-эльной», надрывая животики, а когда в переднюю вывалился Федька, то застыл, с интересом обвел меня с ног до головы и присвистнув, сказал:
— Мама родная, роди ее обратно. Что с тобой, Машка? Пошла третьего женишка ловить?
— Отстань от меня. Мог бы и чего-нибудь другое сказать, — рассердилась я, пробуя ходить туда-сюда на каблуках. Уж не знаю, почему твердят, что многие с непривычки на них ходят с трудом и абы как. Я лично ступала по линолеуму совершенно нормально, не спотыкаясь и не падая с воплями: «держите меня все и сразу!». Хотя, конечно, босоножки не были таким же удобными, как привычные кеды или кроссы — здорово «держали» ногу, не давая ей расслабиться.
— А ты что от меня хотела? Такой реакции? — Федька почесал репу и, воздев руки к потолку, прочувственно и с воющими нотками, возопил. — Боже мой, Боже мой, моя сестренка так повзрослела! Стала такой красавицей! Какая же она женственная и хорошенькая! Я не могу отпустить тебя на улицу одну! Вдруг мужчины начнут приставать к тебе? Я должен защитить свою маленькую сестричку.
— Мам, он меня оскорбляет.
— Федор, замолчи, — погрозила ему та. Я, перекладывая из рюкзака вещи в маленькую прямоугольную сумочку, возрадовалась.
— Милый, ну что ты как маленький? Маша прекрасно выглядит, — улыбнулась мне Настя. Брателло фыркнул, но перед тем, как я вылетела за дверь, все же показал мне большой палец, поднятый вверх.
Я приободрилась, взглянула на модные и, кажется, дорогие наручные часы, которыми меня снабдила щедрая Настя, сняв их с себя, и едва не сказала неприличное слово!
Пять минут, как за пять минут мне добраться до Димки?!
Дэнни, которого короткий разговор с Марией не только приободрил, но и как-то даже охладил, словно он побывал в ледяном душе, вернулся к ждущей его светловолосой девушке, капризно надувшей губы. Сел на кровать, вытянув длинные ноги, успокаивающим жестом погладил Нику по мягким волосам (ему тут же вспомнилось, что у Бурундучка они намного жестче).
— Кто это был, зай? — спросила она.
— Один важный человек, — Ника потянулась к нему, но Дэн, которому вдруг показалось, что Чип, став невидимкой, теперь находится в комнате в компании с клыкастой Совестью и смотрит на него своими озорными светло-карими глазами.
— Да-а-а? А я хочу, чтобы мы с тобой со временем тоже стали немножко важными друг для друга, — Ника игриво подергала парня за ремень.
— Наверное, было бы неплохо, — расплывчато отвечал Дэнни. Теперь ему хотелось не на кровать, чтобы забыться в женских объятиях, а на улицу, под лучи, просыпающегося утреннего солнца. Там монстрик точно растает, оставив после себя лишь облачко темного пара, а глаза Марии перестанут быть насмешливо-презрительными.
Брюнет, откинув волосы, прислушался к своим ощущениям. После разговора с Чипом, тело словно бы сделалось нечувствительным к поцелуям и ласкам привлекательной и проворной Ники, по крайне мере, на какое-то время. И Дэн решил использовать это время с умом.
— Ты знаешь, мне здесь не нравится, — объявил он вдруг подружке, вскакивая с кровати.
— Что-о-о? Зай, ты о чем? Что там тебе такое сказали, что ты… больше не хочешь? — глаза у Ники тоже были красивыми — миндалевидными, большими, может быть, даже немного непропорционально большими для ее худого лица, с длинными загнутыми ресницами, а цвет радужки имел необыкновенный светло-циановый оттенок, «приправленный» серо-желтыми крапинками вокруг зрачка. Дэн точно знал, что это не линзы: он долго всматривался в глаза сегодняшней спутницы, чтобы понять это.
— Здесь скучно, Ника, очень скучно. Нет, здесь обыденно, — произнес он, послал ей воздушный поцелуй и вышел из комнаты, прихватив футболку, едва слышно проговорив, мысля вслух. — I'm tired of all this. And Den's conscience armed dangerous. Пора становится честным.
Оставив недоумевающую девушку вновь в одиночестве, Дэн вышел из комнаты
— От чего ты устал? — прошептала Ника, которая с английским языком была знакома более чем хорошо, приподнимаясь на колени. На совершенно не ожидала, что он возьмет и уедет после такого многообещающего знакомства. — Что с тобой, Дэн?
Молодой человек, частенько живущий душевными порывами, а не здравым смыслом, ее не слышал. Он, желая оказаться вновь в людном месте, а не наедине с милашкой Никой, подошел к полукруглому окну в конце коридора, распахнул его створки, явно наслаждаясь теплым уличным ветерком, и вновь достал мобильный. Найдя в длинной записной книжке номер какого-то приятеля, позвонил ему.
— Хай, это я. Ты сейчас где? Вновь веселитесь? Да, я знаю это место, мы сейчас подъедем. Нас девять. Да, на машинке. Большой удобной. Я за рулем, — Смерчинский рассмеялся. — Ты же знаешь, что мне нельзя пить. Ждите, ребятки.
Он заглянул в комнату к Нике, которая стоя перед зеркалом, застегивала платье и поправляла растрепанные волосы, и сказал ей таким жизнерадостным тоном, будто бы между ними вообще ничего не было:
— Эй, собирайся. Ника, сейчас мы поедем в одно славное место.
