– Лед бывает таким горячим… я никогда не знал, – хриплым шепотом, толкаясь быстрее, сдыхая от адской потребности войти в нее.
И снова медленными и тягучими ласками, ускоряя толчки и движения языка, пока не впилась пальцами ему в волосы и не закричала, сотрясаясь всем телом, сокращаясь вокруг его пальцев сильными спазмами, всхлипывает его девочка, дрожит, и его самого трясет от ее оргазма так, что кажется – разорвет на части. Никогда еще чьё-то удовольствие не было для него дороже собственного настолько, чтоб его лихорадило, словно он сам содрогается в спазмах наслаждения и ведет бедрами по песку, словно толкаясь изнывающим членом в такт ее сокращениям, её быстрым спазмам, сдавливающим его пальцы. И ему хочется кричать вместе с ней, вторить каждому всхлипу, который прорывается под кожу.
Приподнялся, развязывая верёвки на штанах, приспуская их, высвобождая дрожащий, каменный член, упираясь головкой у самого входа и тихо шепча ей в губы.
– Не будет больно… ты вся течешь для меня, впусти… сама… впусти меня.
И не сдержаться, запрокинуть голову и взвыть, когда она подалась вперед, и головка члена мягко погрузилась в горящую плоть. Посмотрел пьяным взглядом на ее лицо, на растрепанные волосы и искусанные губы, ощущая, как всего трясет от едва сдерживаемого желания брать ее быстро и беспощадно… но он хочет продолжать видеть эту сладкую удивленную истому на ее лице, эти глаза, которые закрываются веками, и она, расслабляясь, принимает его еще глубже, чтобы снова сжать изнутри так, что он адским усилием воли не дает себе кончить от первого же толчка. Запрокинул голову и стиснул челюсти в оскале, чтобы вытерпеть эту пытку и продолжить медленно входить в нее. Склонился к ее лицу и поймал губами легкий стон.
– Брать тебя – это рай… брать тебя вот так – это адский рай. Скажи мне… скажи то, что сказала сегодня.
И осторожно толкнулся внутри нее, очень осторожно, слыша, как буквально хрустят и трещат от самоконтроля его кости. И стонать вместе с ней с каждым толчком, ускоряясь все быстрее, позволяя себе двигаться резче и впиваясь в ее губы каждый раз, когда она приоткрывает их для нового стона, сплетая свой язык с её, жадно глотая каждый выдох, чтобы наполнить им свои лёгкие.
Она впивается ноготками ему в спину, и он шепчет у ее уха.
– Скажи мне… скажиии.
– ХабИб Альби…
– Дааааа…
И больше нет сил сдерживаться, сумасшествие рвется наружу, и он ускоряет темп своих толчков, сжимая ее бедра, стискивая их и буквально насаживая ее на себя, рыча, как зверь, и кусая сладкие губы, которые ищут его рот и этим превращают его в безумца, в счастливого безумца.
– Скажи, что ты моя, Альшитааа, скажи, что моя. – все быстрее и быстрее, вбиваясь в ее тело, всматриваясь в закатывающиеся глаза, растирая по стройным ногам горсти песка, выдыхая ей в губы свои стоны.
– Твояяяяя, – закрывает глаза и, на секунду замерев, бьется в оргазме, утягивая за собой и его, заставляя кричать вместе с ней от бешеного наслаждения, изливаясь в ее тело.
__________________________
*1 – Любимый моего сердца (арабский. Прим. автора)
ГЛАВА 21
Все изменилось… Для меня и для него. Те дни, когда я мучилась от диких болей и металась на кровати, я все слышала и все чувствовала. Никогда и никто не делал для меня того, что сделал Аднан. Но я осознала это не сразу… А лишь потом, когда выхаживал меня, как маленького ребенка. И у меня внутри все щемило от нежности к нему, такому огромному, непримиримому и страшному, и в тоже время ласковому и упрямому. День за днем, час за часом, минута за минутой он завоевывал мое сердце, он отбирал его огромными кусками и жадно присваивал себе. Каким-то образом он вдруг заменил мне всю Вселенную и стал ею сам. Здесь, на краю мира, где все остальные блага меркнут перед человеческими качествами и искренностью, я поняла, что он на самом деле меня любит так, как никто и никогда не любил… и я… и я люблю его. Давно люблю. Только сейчас эту любовь больше не омрачает лютая ненависть и желание сбежать от него за тысячи километров. Нет, сейчас мне хочется прятаться за его сильной спиной, и я точно знаю, что он никогда и никому не позволит меня обидеть и причинить мне зла… Есть, конечно, еще очень много всяких «но», очень много того, с чем мне тяжело смириться и принять, но я уже готова об этом подумать.
И каждый раз, когда Аднан уезжал, у меня внутри поднималось ненавистное ощущение пустоты. Мерзкое сосущее чувство тоски и страха. Без него было слишком тоскливо, слишком не так. Около месяца мы прожили в той пещере, если не больше. Я не могла считать там дни, да мне и не хотелось. Джабира оставила нас вдвоем, уехала, не сказав куда. Конечно, Аднан знал, я в этом уверена, а я не интересовалась. Мне стало слишком хорошо, чтобы думать о других. Я эгоистично наслаждалась теми крупицами счастья, о которых даже не подозревала и ни разу не испытывала.
Но иногда это счастье все же омрачало понимание, что эта жизнь похожа на разноцветный мыльный пузырь, который может лопнуть в любую секунду.
Аднан живет иначе. Он постоянно воюет, постоянно рискует жизнью, уезжает далеко в пески, приставив ко мне охрану, и возвращается через несколько дней… И мне всегда страшно, что там, где меня нет рядом, с ним может что-то случиться, и на этом мое счастье исчезнет и растает. Но он этим жил, а я живу с ним и, значит, должна научиться принимать его таким, какой он есть. Я больше не думала о возвращении домой. Я вдруг осознала, что изменилась за это время и прежней уже не стану и не захочу стать…. А еще я точно знала, что хочу быть рядом с ним. Не смогу больше без его зеленых ядовитых глаз. Без его нежности и порывистой страстности. После того как Джабира вернулась, к пещере приехал Рифат и целый отряд бедуинов. Они разбили лагерь недалеко от барханов. И я понимала по обрывкам разговоров, что скоро грядет тот самый бой с Асадом. Тот, который Аднан пообещал своему отцу.
И я ужасно боялась этого боя. Не знаю почему. До суеверной дрожи во всем теле. Мне не хотелось отпускать его. Не хотелось отдавать войне, которой могло и не быть. Аднан много рассказывал мне в эти дни о своей жизни здесь, о вражде с Асадом и о ее последствиях, и я была безумно ему благодарна за то, что он доверял мне то, что обычная бедуинская женщина не должна знать.
Днем, когда отряд уходил куда-то вглубь пустыни, Джабира учила меня готовить на углях, печь лепешки, доить верблюдицу и стирать вещи так, чтобы экономить как можно больше воды. Первые лепешки я сожгла, вторые получились твердыми, как камень, но Аднан грыз их и запивал чаем из трав, а Джабира посмеивалась, куря свою вонючую трубку и потряхивая седыми космами над огнем.
– Что смеешься, старая? – спрашивал Аднан и сжимал мою руку, поглаживая своими пальцами мои.
– Смеюсь над тем, какими дураками становятся влюбленные мужчины.
– Ну мне хватит ума склонить тебя над этим костром и слегка подпалить твои волосы.
– Для этого много ума не надо.
Потом он уводил меня в пещеру и сводил с ума своей ненасытной жадностью. Заставляя забывать обо всем, кроме его объятий и жадных поцелуев. С каждым разом он все меньше сдерживал свой темперамент, а я все меньше хотела, чтобы он сдерживался. Я вошла во вкус, я превратилась в существо, жаждущее удовольствий, и точно знала, что он может мне их подарить. Бывало, мне казалось, что сейчас он превратится в дикого зверя и сожрёт меня… но Аднан никогда не причинял мне боли, хотя наша страсть и была всегда на грани удовольствия и страданий. Но мне нравилось… нравилось, когда он набрасывался на меня голодным хищником и рычал от нетерпения, иногда терзая меня до самого утра, а потом мы лежали в темноте, и он гладил мою спину и голые плечи, рассказывая о своей матери. Я любила, когда он говорил о ней, потому что он менялся и становился нежным в тот момент, менялся даже тембр его голоса.
– Когда я вернусь после вылазки на Асада, ты примешь ислам и станешь моей женщиной по-настоящему?
