Обыскать еще раз зал в её поисках мне не удается, так как рефери свистит практически мне в ухо, заставляя собраться. Выдыхаю и подбираюсь.
Хук справа, лоу-кик левой ногой. В башке гудит, но я черпаю внутренние резервы.
— Давааай, мудак, нехер сгибаться пополам. Ты же хотел уложить меня, — ору в лицо чернявому, добиваясь его ярости.
В глазах напротив вспыхивает ожидаемая чернота.
Дааа, давай, забудь о технике, руководствуйся эмоциями, долбоёб.
Придурок выкидывает кулак вперед, но я мгновенно бью правый кросс ему в челюсть.
Под визг телок долговязое тело шатается и едва не падает, давая мне несколько секунд преимущества. Не растрачивая энергии, до хруста заламываю его руку за спину и валю на маты. Душу, применяя локтевой захват.
По венам течет адреналин, воспламеняет внутреннего демона и дарит ему долгожданную победу. Почти победу… потому как мудило, извернувшись, со всей дури лупит меня по голове. Боль пронзает череп и я, на мгновение теряя ориентацию, оказываюсь лежащим под противником.
Бляяяядь!
Сука не теряет времени даром и начинает методично бить меня сначала в грудную клетку, потом по роже. Мой блок не помогает. Сквозь пелену распространяющейся адской боли понимаю, что, наверное, это нахрен всё.
Марина
— Нееет! — начинаю колотить в стекло кулаками, а потом, не контролируя себя, набрасываюсь на Мирона с воплем: — Выпусти меня, козел!
Амбал рывком оттаскивает меня от татарина, в чье лицо я успела вцепиться ногтями и оставить несколько глубоких царапин, но мне плевать, что и как он может сейчас сделать. Если потребуется, я убью их всех к чертовой матери.
— Отпусти уже эту психичку, — слышу гневное рявканье организатора, пока меня за шкирку оттаскивают к стене, — все равно она уже ничем не поможет.
В те минуты, что я несусь по лестнице вниз и расталкиваю столпившейся кучей народ, внутри все звенит. Мыслей нет ни одной. Я даже не знаю, что смогу сделать, ведь на ринг меня все равно не выпустят. С недавних пор он обнесен ограждением, и даже если бы я хотела сейчас выцарапать глаза подонку, избивающему Матвея, мне бы это не удалось.
Мне просто нужно быть там. Рядом с ним.
Крикнуть, что у соперника кастет, возможно рефери его остановит. И оказывается, я даже кричу обличительный факт во все горло, но меня не слышно из-за музыки.
А еще из-за шокового состояния я не сразу понимаю, что Матвею в какой-то момент удается оттолкнуть подонка и даже ударить его по лицу.
Меня подбрасывает извергнувшейся надеждой. Сердце болит при одном взгляде на говнюка. Его ребра в кровоподтеках, на плечах ссадины, а по лбу стекает кровь.
Еще никогда прежде он не уходил таким после боя. Обходился несколькими синяками. Но сейчас… Господи, можно только представить как ему больно. Я отчетливо помню это чувство, когда тебя бьют. Когда болит каждый сантиметр тела. Меня не били кастетом, но зато устраивали темную скалкой, украденной из кухни и замотанной в простыню, чтобы оставить меньше доказательств.
— Рина, мне страшно, — голос Ланы отрывает от пристального наблюдения за рингом.
Девчонка выглядит напуганной, шокированной. Я не раздумывая прижимаю ее к себе, позволяя спрятаться на своем плече. Я потом пойму, что это стало моментом, когда мелкая окончательно меня простила и пришла искать подтверждения того, что с Матвеем будет все в порядке, именно у меня, а не у Сашки. Не замечаю, как прижимая испуганную девчонку к себе, и сама дрожу.
Матвей сильный. Он, мать его, самый сильный и волевой говнюк из всех, кого я знаю.
Я не понимаю, говорю это вслух или повторяю сама для себя как мантру, но когда ему удается повалить соперника на маты и, зажав его руку коленом, стащить с запястья перчатку и вывалить всем на обозрение кастет, я начинаю смеяться. Истерический смех, наполненный облегчением, моментом торжества и всепоглощающей гордости рывками покидает легкие.
С силой впиваюсь пальцами в сетку вокруг ринга, а Лана, высунув лицо из-под ладоней, во все глаза смотрит на брата.
Потеряв оружие, Богдан тут же ожидаемо сдувается. Вся его сила была именно в этой крошечной запрещенной вещице. Матвей, улавливая его растерянность, наносит несколько точных ударов и наконец отправляет ублюдка в нокаут.
Народ кричит, бунтует, поняв, что их едва не надули. Поднимается неодобрительный гам и в сетку летят жестяные банки из-под пива, другие свистят в поддержку Матвея, а я не могу отвести от него глаз, когда приходит осознание, что он совсем без сил. Пока рефери держит его за руку, объявляя победителя, Матвея качает в разные стороны, его взгляд не может сфокусироваться, а потом вдруг он начинает медленно оседать на маты и в один момент вовсе отключается.
Не помня себя от ужаса, дергаю сетку на себя, требуя рефери впустить меня, и тот подчиняется, скорее Рыжему, чем мне, но сейчас это не важно.
— Матвей!
Вместо жалобной мольбы из горла вырывается яростное рычание. Я падаю на колени рядом с моим избитым психом и сразу же приникаю к его губам, стараясь понять, дышит он или нет. Сзади доносятся всхлипывания Ланы, кто-то требует скорую, а я смотрю на запекшуюся кровь над широкой бровью и лихорадочно глажу побитое лицо ладонями.
Я не знаю, какой силы удары наносил ублюдок. Возможно, у Матвея сотрясение мозга или что-то еще хуже. Соображать не получается совсем. Меня начинает трясти, по спине катится ледяной пот, но вместо ожидаемых слез изнутри зарождается волна ярости. Он не должен так со мной поступить.
— Говнюк, мать твою! — впиваюсь ладонями в мокрые плечи и как могу встряхиваю его. — Ты победил! Слышишь!? Победил! Как и всегда! Доказал в очередной раз, что тебя не сломишь даже кастетом. А теперь вставай давай.
Сердце стучит так сильно, что я почти не слышу своего голоса. Понимая, что мои слова тонут в пропитанном потом и напряжением воздухе, я как будто борясь с кем-то невидимым начинаю рычать еще отчаяннее и трясти его еще сильнее.
— Ты говорил, что теперь есть МЫ. Не смей оставлять меня одну! Я поверила тебе. Поверила, что дальше мы сможем вдвоем. Согласилась поступить в чертов медицинский, ходить на подготовительные, работать администратором в спортивном клубе пять часов в день, — слова льются неконтролируемым потоком, пока меня выворачивает наизнанку, а он даже не шевелится в ответ. Хотя бы крошечное движение, едва различимое, — Я купила сегодня ароматические шарики в гостиную. В первый раз в жизни купила долбанные шарики. Для нас. Я убью тебя, если ты меня бросишь. Возненавижу! Слышишь?!? Я уже ненавижу тебя! Ненавижу! Люблю тебя, говнюк ты чертов!
Капли слез капают Матвею на покрытый ссадинами и потом подбородок, стекают по шее, оставляя влажные дорожки. Я как будто исчезла, провалилась в темную яму, из которой нет выхода и нет возможности дышать. Меня заморозило ожиданием и страхом потерять того, кто стал за короткий период таким важным в моей жизни. Кто смог подарить надежду на то, что дальше можно вдвоем, а не одной. Я не хочу больше одной. Не смогу сама. Не после того, как узнала, что могу быть кому-то нужной.
Всхлипывания рвут грудную клетку, а потом… потом меня вдруг невидимой силой толкает прямо к его лицу. Щекой проезжаюсь по колючей щетине и слышу:
— Риии, ты такая романтичная! Повторишь еще раз?
Резко вскидываю голову и в расплывающийся от слез фокус ловлю смеющийся взгляд голубых глаз. Сердце останавливается на несколько секунд, а потом с новой силой несется вперед.
— Ах ты сволочь!
Гневный поток обвинений прерывается жестким поцелуем, от которого мне даже не хочется отлипать, чтобы убить его за то, что заставил только что пережить.
Привкус крови на губах, смешанный с солеными слезами и ощущением тотального облегчения захлестывает с головой. Это самый лучший поцелуй в моей жизни.
Наглый язык орудует в моем рту, ладонь на голове давит, не позволяя отстраниться ни на миллиметр, а потом сквозь поцелуи я слышу хриплое:
— Я тоже тебя люблю, ненормальная!
