Семен Иванович Темкин встретил нас в своем кабинете, выйдя из-за приличных размеров стола. Судя по походке, бывалый моряк, рукопожатие оказалось крепким.
- Ну что, Иван Алексеевич, вижу, привел своего артиста! Ну здорово, Клим! Как он у тебя работает, Иван Алексеевич? Нормально, не филонит? Это хорошо... А ты, Клим Петрович, правильно инструмент захватил. Садись, продемонстрируй, на что способен, хочу посмотреть-послушать, чем так пленил сердце своего бригадира.
- Всей бригады, - подсказал Лексеич.
- Вот-вот, всей бригады. Если и впрямь хорошо поешь - порекомендую тебя членам портовой комиссии художественной самодеятельности. А то при прежнем руководстве наш порт толком и не мог выставить приличную самодеятельность. Не хотелось бы продолжать плохие традиции.
Так и пришлось исполнять снова 'Шаланды', а затем 'Темную ночь'. Темкин слушал внимательно, иногда вскидывая брови или легко хмурясь, подперев подбородок кулаком. Когда я закончил, он еще какое-то время задумчиво смотрел перед собой. Затем резко откинулся на спинку кресла и положил ладони на стол.
- Первая песня по-своему неплоха, а вторая вообще за душу берет, - констатировал он. - Кто, говоришь, их написал? Знакомый? Думаю, его ждет большое будущее, талант в землю зарывать не нужно.
Еще бы, только вот написаны они будут в разгар Великой Отечественной, когда снимут фильм 'Два бойца'. Интересно, сильно удивится сам Никита как его там по батюшке Богословский, когда услышит эти песни, сочиненные якобы неизвестным исполнителем? Вот казус-то получится!
- А что ж, Клим Петрович, из Москвы-то деру дал? - неожиданно поинтересовался Темкин.
- Так я ж, Семен Иванович, говорил вчера...
- Ты погоди, Иван Алексеевич, не перебивай старшего по званию, я хочу от самого товарища Кузнецова услышать его историю.
Ну я и повторил то же самое, что и Лексеичу с Костей, когда устраивался на работу. Темкин выслушал мою короткую историю, не перебивая, и только после этого задал вопрос:
- А в родные края почему не уехал?
- Так ведь ежели начнут искать - первым делом туда и сунутся. Пусть поуляжется, со временем, может быть, и навещу родню. А вообще мне скучно на одном месте сидеть.
- И у нас, значит, надолго не задержишься?
- Посмотрим, - пожал я плечами. - Месяц-другой, как минимум, перекантуюсь.
- А не боишься, что через милицию решим проверить твою историю? Вдруг ты не тот, за кого себя выдаешь? Вроде как документов нет, могу любую легенду рассказать, авось поверят, а сам диверсию готовишь?
И смотрит так с прищуром, мол, задергаюсь или нет.
- Проверяйте, - снова пожал я плечами, уверенный, что никаких проверок Темкин устраивать не станет. - Мне скрывать нечего. Только алименты я ей все равно платить не буду. Пусть вон хоть в тюрьму сажают.
- А и проверим, надо будет, - хлопнул крепкой ладонью по столу начальник порта. - Плохо, что за своими документами не уследил... Мы с тобой, Иван Алексеевич, знакомы не первый год, но ты все же, прежде чем брать на работу человека без документов, мог бы и со мной посоветоваться, чай зона-то у нас режимная. Небось через Лиду оформлял?
Лексеич покаянно кивнул головой.
- Знаешь же, что женщина она замужняя, и пользуешься тем, что муж у нее - капитан дальнего плавания... Ладно, это мы с тобой после обговорим, - покосился на меня начальник порта. - А тебя, Клим Петрович, если не наврал - дам команду провести тебя официально, на полный оклад, а если... Хм, в общем, ладно, пока свободен, а ты, Иван Алексеевич, задержись, разговор к тебе есть.
О чем они там разговаривали, Лексеич мне не доложил, а уже на следующий день меня вызвали в отдел кадров, где попросили сделать фотографию на временное удостоверение личности. Я тут же помчался в фотоателье, и уже назавтра с утра положил перед кадровиком несколько фото нужного образца. А через полчаса стал обладателем временной ксивы, делавшей из меня полноправного члена рабочего коллектива. Мало того, в тот же день меня оформили на полную ставку. Мол, испытательный срок выдержан успешно, поздравляем с зачислением в бригаду товарища Рыгована. Ну, спасибо, дорогой ты мой начальник порта Семен Иванович Темкин!
А спустя пару дней я предстал перед членами отборочной комиссии, состоявшей из председателя парткома, секретаря комсомольской организации порта и художественного руководителя Дома культуры портовых работников. Где, собственно, прослушивание и проходило. Еще одна 'тройка' в моей новой биографии, впрочем, теперь уже по более приятному поводу.
В зале сидели крановщица Валя Боровец и похожие друг на друга, как две капли воды, братья Демины. Все они успели выступить до меня, причем я успел застать лишь финал выступления чечеточников. Чечетка, если честно, была так себе, но видно, альтернативы им все равно не нашлось. Им тоже было интересно поглазеть на третьего возможного представителя порта на смотре-конкурсе.
Председатель парткома оказался лысым и бровастым мужчиной лет пятидесяти, с щеточкой усов под носом, в гимнастерке без знаков различий, подпоясанной кожаным ремнем, и с заправленными в начищенные до блеска сапоги. Видно, повоевал в свое время на фронтах Гражданской. Худрук, напротив, виделся этаким Мейерхольдом, и примерно в его возрасте. С большим бантом на груди, то и дело заламывавшим руки, заканчивавшиеся тонкими, длинными пальцами. Разве что профиль подкачал, а вот высокий лоб с всклокоченными волосами соответствовал образу революционного режиссера, который, вполне вероятно, был еще жив. Но я точно помнил, что до войны новатора поставили к стенке, так что если сейчас он не в опале, то осталось ему недолго.
А вот комсомольскую организацию возглавляла вполне миловидная девушка с красной косынкой на голове, звали ее Варя. Варя Мокроусова. Карие глаза, горящие верой в победу коммунизма во всем мире, показались мне сразу симпатичными. Между тем худрук предложил приступить к исполнению номера. Все трое смотрели на меня с интересом, мол, что там сейчас отчебучит этот докер?
А докер в очередной раз исполнил 'Шаланды' и 'Темную ночь', вызвав у слушателей неоднозначную реакцию. Если представителю партийной ячейки порта и секретарю комсомольской организации обе песни пришлись по вкусу, то 'Мейерхольд', побарабанив пальцами по столу, заявил:
- На мой взгляд, песня про шаланды отдает похабщиной и цыганщиной. Словно какой-то, извиняюсь, урка поет для своих дружков. Но мы-то люди интеллигентные, да и среди публики, уверен, будет немало тех, кому это, если можно так выразиться, произведение станет резать слух.
Ах ты ж, гнида культурная! Цыганщиной, видите ли, отдает...
- Зато про наш, про Одесский порт, про нас, грузчиков, тоже упоминается, - возразил я. - Ведь как по заказу песня написана.
- Это да, это верно, - поддакнул представитель парткома. - Вольдемар Юрьевич, что вы, в самом деле, взъелись на нашего исполнителя?! Простому народу, я уверен, песня понравится.
- Простому народу... Плохого вы мнения, Федор Кузьмич, о нашем народе.
- Вольдемар Юрьевич, снова вы за свое, - негромко осадила его Варя. - Ну почему вы всегда... м-м-м... как это...
- Передергиваю, - нагло ухмыльнулся худрук. - Вы это хотели сказать? Ах, Варенька, чудное созданье, вам бы пополнить свой словарный запас. Помните, я предлагал вам записаться в театральную студию? Не надумали? А то ведь мог бы с вами и речью позаниматься, так сказать, в индивидуальном порядке.
Варя покрылась румянцем, а я сообразил, что старый кобель без зазрения совести подбивает клинья к комсомолке, к которой, честно сказать, я бы и сам подкатил. Все-таки такое длительное воздержание не лучшим образом сказывается, мне вон уже начали эротические сны ночами сниться, просыпаюсь в состоянии 'смирно'.
- Вольдемар Юрьевич, - отводя глаза в сторону, сказала Варя, - у меня помимо работы по комсомольской линии есть еще и основная, и вы об этом знаете. Так что на вашу студию у меня времени не остается.
- Ну понятно, на искусство всегда времени не хватает...
