сморщенную, увядшую, остывающую звезду. А величественная голубая Земля, символ безопасности, символ дома, горящая над Луной подобно лампе в ночи? Здесь от Фобоса и Деймоса света меньше, чем от месяца в первой четверти. Ну и конечно тишина. Глубокий вакуум, спокойный, это ведь не случайно, что телепередача о прилунении, первом шаге проекта «Аполло», была отличного качества. А как на человеческие нервы действует непрестанный, ни на минуту не утихающий ветер, по-настоящему можно понять только на Марсе.
Пиркс взглянул на часы, свое последнее приобретение — с пятью концентрическими циферблатами, показывающими стандартное, бортовое и планетарное время. Было начало седьмого.
«Завтра в эту пору буду в четырех миллионах километров отсюда», — с облегчением подумал он. Пиркс принадлежал к «Клубу извозчиков», кормильцев «Проекта», но дни его работы были сочтены, так как на линию Земля–Марс вышли уже новые гигантские корабли с массой покоя порядка 100 000 тонн. «Ариель», «Арес» и «Анабис» уже больше недели летели к Марсу; через два часа должен был совершить посадку «Ариель». Пирксу ни разу не доводилось видеть посадку стотысячника: на Земле они садиться не могут, их отправляют и принимают на Луне; экономисты подсчитали, что это выгодно. Корабли типа его «Кювье», двадцати-тридцатитысячники, скоро сойдут со сцены. Ну разве какую-нибудь мелочишку будут на них перебрасывать.
Было шесть двадцать, и разумный человек в эту пору пошел бы и съел чего-нибудь горяченького. Да и кофе бы выпил. Но где тут можно перекусить, один Бог ведает. В Агатодемоне Пиркс был впервые. До сих пор он обслуживал главный плацдарм — сыртский. Почему Марс атаковали одновременно в двух точках, отстоящих друг от друга на несколько тысяч миль? Пиркс знал обоснования ученых, но имел на сей счет особое мнение. Впрочем, критикой он никому не досаждал. Большой Сырт должен был стать термоядерным и кибернетическим полигоном. И дела там, естественно, шли совсем по-другому. Агатодемон оказался золушкой «Проекта», и работы на нем уже несколько раз собирались свернуть. Однако существовала надежда отыскать замерзшую воду, древние глубинные ледники, якобы таящиеся именно здесь, под спекшейся скальной корой. Если удастся докопаться до местной воды, это, конечно, будет триумф; ведь каждую каплю сюда привозят с Земли, а сооружения, улавливающие водяные пары из атмосферы, строят уже второй год, но пуск их все оттягивается и оттягивается.
Нет, Марс начисто лишен всякой привлекательности.
Уходить из комнаты не хотелось — здание казалось вымершим, точно люди исчезли отсюда. Но главное не это: он все больше и больше привыкал к одиночеству — на корабле командир всегда может быть один, если, конечно, ему хочется, — и одиночество нравилось Пирксу; сейчас, после долгого полета — а летел он сюда почти три месяца, — ему пришлось бы сделать над собой усилие, чтобы запросто выйти к незнакомым людям. Кроме дежурного контролера, он тут никого не знал. Конечно, можно было бы зайти к нему, но, право, это не самое лучшее. Не следует мешать людям во время работы. Сам он, по крайней мере, подобных визитеров не жаловал.
В несессере лежал термос с остатками кофе и пачка печенья. Пиркс пил, ел, стараясь не крошить на пол, и смотрел через истертое песком стекло на древнее плоское и словно бы смертельно усталое дно Агатодемона. Именно такое впечатление производил на него Марс: будто ему все безразлично; и оттого так странно нагромождены здесь кратеры, непохожие на лунные, словно бы чуть размытые («Поддельные», — вырвалось у Пиркса, когда он рассматривал крупномасштабные фотографии), и так бессмысленны дикие скопища изрезанных скал, называемые «хаосами», излюбленные места ареологов: на Земле нет ничего похожего на эти образования. Марс как бы отрешился от всего, уже не думая ни об исполнении обещаний, ни даже о внешности. При приближении он начинал утрачивать монументальную багровость, переставал быть символом бога войны, покрывался буроватым налетом, пятнами, потеками — никакого тебе четкого рисунка, как на Луне или на Земле, сплошная размытость, серая ржавчина и вечный ветер.
Пол под ногами тонко вибрировал — то ли преобразователь работал, то ли трансформатор. В остальном было тихо, и лишь иногда в тишину, точно из иного мира, врывался придушенный плач бури, налетающей на тросы. Этот чертов песок переедал даже двухдюймовые тросы из высокопрочной стали. На Луне вы можете оставить любую вещь, положить на камень и вернуться через сто, через миллион лет со спокойной уверенностью, что она там и лежит. На Марсе ничего нельзя выпустить из рук — песок мгновенно проглотит. Марс — вороватая планета.
В шесть сорок горизонт покраснел, всходило Солнце (зари не было, откуда ей тут взяться), и это светлое пятно вдруг напомнило ему — цветом — сон. Пиркс медленно отставил термос. Сон вспомнился почти во всех подробностях. Кто-то хотел его убить, однако он все-таки одержал верх и прикончил того, врага. Убитый гнался за ним, еще несколько раз Пиркс убивал его, однако тот снова воскресал. Сон дурацкий, но что-то в нем было еще; Пиркс был уверен, что во сне знал этого человека, врага, но теперь не мог вспомнить, с кем так отчаянно сражался. Конечно, ощущение, что он знаком с противником, тоже могло быть обманом, порождением кошмара. Он пытался вспоминать, но упрямая память умолкала и, словно улитка в раковину, пряталась в безмолвие; а он стоял у окна, опершись рукой о стальную фрамугу, взволнованный, как будто дело шло невесть о чем важном. Смерть. Конечно, с развитием космонавтики люди будут умирать на планетах. Луна по отношению к умершим оказалась лояльной. Труп на ней каменел, превращался в ледяной монумент, в мумию, легкость и невесомость которой делала смерть нереальной, как бы лишала ее значимости катастрофы. На Марсе о покойнике надо позаботиться не мешкая, так как песчаные бури проедят любой скафандр в течение двух-трех суток; прежде чем великая сушь мумифицирует останки, из разодранной ткани выглянут кости, песок будет их полировать, шлифовать исступленно, пока не обнажится скелет, и, разбросанный по этим чужим пескам, под грязным чужим небом, он станет для людей укором, почти обвинением, словно, привезя сюда в ракетах вместе с жизнью свою смертность, люди поступили постыдно, совершили нечто, чего надлежит стыдиться, что нужно скрыть, унести, схоронить. Смысла в этих раздумьях было мало, но Пиркс действительно так чувствовал в тот момент.
В семь у контролеров смена; это, пожалуй, самое подходящее время для визита. Пиркс сложил вещи в несессер и вышел, подумав, что надо бы узнать, по плану ли идет разгрузка «Кювье». К полудню всю мелочь должны выгрузить, так что нужно будет кое-что проверить. Например, систему охлаждения опор резервного реактора. Тем паче что в обратный рейс экипаж пойдет не в полном составе. Нечего и мечтать найти тут замену Терману. Пиркс поднимался по крутой лестнице, выстланной пенопластом, держась за странно теплые, словно бы подогреваемые изнутри, перила; на втором этаже он распахнул двустворчатые двери с матовыми стеклами — и сразу попал в другой мир.
Зал был похож на гигантский череп с шестью выпуклыми стеклянными глазищами, смотрящими на три стороны света. На три, потому что за четвертой стеной размещались антенны; зал мог вращаться вокруг оси, в точности как сцена. В некотором смысле он и был сценой, на которой разыгрывались одни и те же спектакли стартов и посадок, с расстояния километра они были видны как на ладони; контролеры следили за ними, сидя перед округлыми широкими пультами, составляющими словно бы единое целое с серебристо- серыми стенами. Зал был похож и на диспетчерскую аэропорта, и на операционную; к глухой стене примыкал массивный компьютер непосредственной связи с кораблями; ведя свой безмолвный монолог, он беспрерывно подмигивал, пощелкивал и время от времени выплевывал обрывки перфоленты; еще здесь были три резервных контрольных пульта с микрофонами, индикаторными лампочками и вращающимися креслами; были похожие на круглые водопроводные колонки вспомогательные автоматы; и, наконец, у стены маленький, но чрезвычайно симпатичный бар с тихо посапывающей кофеваркой. Ага, так вот, оказывается, где здесь бьет кофейный родник! Своего «Кювье» Пиркс отсюда видеть не мог: по распоряжению диспетчера он поставил его в трех милях, уже за бетонным полем, которое было зарезервировано для посадки первой сверхтяжелой ракеты, как будто она не оснащена самоновейшими астронавигационными приборами и самой совершенной автоматикой; конструкторы с верфи (Пиркс знал их почти всех) хвастались, что автоматы могут посадить эту стальную гору длиной в четверть мили даже на малюсенький газончик возле коттеджа. Работники порта со всех трех смен пришли сюда, точно на торжество, хотя официально ничего назначено не было; «Ариель», как и другие корабли — прототипы этой серии, имел на счету десятки испытательных полетов и посадок на Луне; правда, с полным грузом в атмосферу он еще ни разу не входил. До посадки оставалось почти полчаса, и Пиркс, поздоровавшись с теми, кто был свободен от дежурства, подошел пожать руку Сейну; приемники уже работали, на экранах сверху вниз бежали размытые полосы, однако на пульте сближения пока горели зеленые лампочки, говоря
