будто его это всё не касалось.
— Вот выбирайте сами свой Совет, — предложил Голубков. — Называйте, кого вы хотите, тот и будет. Давайте сначала выберем председателя. Ну, говорите, кого?
Соборка молчала.
— Выбирать надо самого лучшего, самого справедливого, самого умного. Кто среди вас достоин быть председателем?
Соборка молчала.
— Хорошо, подумайте. Я буду ждать. Спешить нам некуда. Надумаете, скажете.
Голубков сел на сани и закурил. Соборка продолжала молчать. Тогда поднялся Сядей-Иг.
— Вы хотите внести кандидатуру? — спросил Михайло.
— Кан-ди-да-ту-ру, — еле выговорил незнакомое трудное слово Сядей-Иг, — внесу кандидатуру...
— Кого же вы предлагаете?
— Меня.
— Кого?
— Меня. Вот непонятный! — рассердился Сядей.
Голубков замялся. Соборка молчала. Все поглядывали то на Сядей-Ига, то на Голубкова. Сядей-Иг по- хозяйски уселся на красное сукно, покрывавшее сани, и принял степенный вид.
— Сядей-Иг подходящим будет, — выкрикнул Халтуй, — хозяин он хороший, самый лучший...
— Наше слово сказал, так и есть, — заговорили в толпе.
Голубков, докурив папиросу, бросил окурок.
— Ну, хорошо, — сказал он, — раз так, будем голосовать. Кто за то, чтобы выбрать Сядей-Ига, поднимите руки.
Руки подняли все.
— Кто против того, чтобы выбрать Сядей-Ига, поднимите руки, — сказал Голубков тем же тоном.
Руки подняли все.
— Что же теперь нам делать? — развел руками Михайло. — Видишь, Сядей-Иг, все за тебя проголосовали, но и против тебя проголосовали тоже все. Выходит, не быть тебе председателем.
Пожалуй, впервые за всю жизнь пришлось ныне Сядей-Игу уходить с соборки несолоно хлебавши. Он шагал тяжело, неуклюже. Казалось, ноги его подгибались. Не глядя ни на кого, он поманил рукой Халтуя.
— Упряжку мне подай. Домой ехать хочу, — буркнул Сядей-Иг. — Пусть все разъезжаются, соборка кончилась, — строго заключил он.
7
А соборка не кончилась. С Сядей-Игом уехали только самые богатые да самые пугливые. Тем, которые остались, Голубков сказал:
— Вот теперь, наверное, можно по-настоящему выборы делать.
И тут совершенно неожиданно вышла на середину лужайки Тирсяда, пожилая женщина в старенькой панице, в гарусном клетчатом полушалке.
— Жители тундры, — сказала она, — почему вы сидите, потупя головы? Вы горюете, что ушел Сядей-Иг? Что гнев его падет на ваши плечи? Не бойтесь, ненцы, упавший на дно озера камень не всплывет. Сегодня мы увидели начало конца Сядеевой силы. Мы услышали новое слово: Совет. И с этим словом к нам идет новая жизнь. Так говорю я, которую вы прозвали Тирсяда. От души мое слово и потому оно ясно, как сегодняшнее небо над головой.
Тирсяда остановилась, чему-то улыбнулась и, чтобы спрятать улыбку, вытерла губы концом полушалка.
— Вы, может быть, скажете: женщина, чего она знает! И всё-таки я знаю... Я знаю, что если мы увидели спину уходящего Сядей-Ига, это к лучшему. Слову моему конец.
Когда Тирсяда замолкла, встал Манзадей. Никто не ожидал, что и он может на соборке слово сказать. Он всегда раньше сидел позади всех, забытый всеми. И кочевал он всегда в стороне от всех. И на рыбном промысле ему доставался последний пай. И чум свой он ставил в таких местах, где никто другой не подумал бы сделать стойбище. И вот Манзадей заговорил.
— Моё слово, может, ничего не значит, но я всё-таки скажу. Если Совет бедным людям помогает, я за Совет. Я всё сказал.
Голубков все слушал и записывал в книжечку. А потом говорит:
— Так вот, давайте выберем председателем Тирсяду. Согласны ли?
— Согласны! — закричали ненцы.
— Кто за то, чтобы выбрать Тирсяду, поднимите руки.
Руки подняли все.
— Кто против того, чтобы выбрать Тирсяду, поднимите руки.
Ни одной руки не поднялось.
— Теперь правильно выбрали, научились, — сказал Голубков.
Тирсяда стала у стола.
— Правильно ли выбрали, ещё неизвестно, — сказала она, — теперь меня слушаться придется. Чтобы женщину слушаться, тоже надо научиться. Да и это не самое трудное. Самое трудное недалеко. — Она посмотрела в сторону сопки. — Вон там, кажется, остановился Сядей-Иг. Мало же он отъехал. Уж не вернуться ли хочет?
Некоторые опасливо заоглядывались. Тирсяда рассмеялась.
— Не беспокойтесь, он хоть и не уехал, а вернуться ему уже трудно...
8
Так в тундре появился свой Совет. Вместе с оленеводами стал кочевать новый чум, такой же, как и другие. Но не совсем такой. На шесте у него развевался красный флаг. И все знали: там наша власть. Она в обиду не даст.
Поехали однажды ненцы к Салм-озеру рыбу ловить. Только стали невода перебирать, Халтуй появился. Длинный, как чумовой шест, стал на пригорке.
— Чего люди тундры делать собираются? — кричит.
Народ смеется: вот так да! Халтуй совсем поглупел, не знает, чего собираются делать, если невода к замету готовят. Как бы не так! Он вовсе и не поглупел. Длинную руку поднимает, говорит:
— Нет вам рыбной ловли в этом озере. Это озеро — забыли разве? — Сядей-Иг облавливает. Без его слова никому тут невода не закинуть...
Загалдели люди, заругались последними словами, да что будешь делать, раз Сядей-Иг запретил. Куропатка выше ястреба не вылетит. Стали ненцы обратно на сани складывать невода.
— Постойте, — говорю я им. — В тундровой Совет съезжу. Тирсяде скажу, она другую директиву даст.
Мудреное слово я нарочно вставил, для убедительности. И верно, остановились мои сородичи, говорят: «Поезжай, может и впрямь будет подмога».
Тирсяда уже тем временем к председательству привыкла. Своим мужем Тудаком и то распоряжаться крепко стала.
— А ну-ка, — говорит, — запряги, Тудако, ездовых порезвее, скатайся до Сядей-Ига. Скажи — пусть в тундровой Совет приезжает. Да побыстрее. Слышишь?
Тудако повторять не надо: супруга большой властью стала. Что поделаешь, поехал.
Я за чумом сижу, интересно мне: приедет или не приедет Сядей-Иг. За пунушками наблюдаю, как они
